нился в верности господаря нашего и герцога Матяша Медвежьи Плечи и решил скрепить союз посредством брака племянницы своей Шарлотты-Рафаэлы и сына господаря нашего Миклоша…»
Миклош осадил коня, любуясь на белый замок у реки, такой непохожий на алатские крепости. Любопытно, какова живущая там девушка, которую, если все сладится, придется называть женой? Кошки разодрали б святош, выдумавших законный брак! В древние времена мужчине, чтоб обзавестись наследником, не требовалось связывать себя с какой-то одной женщиной. Старые боги ценили кровь, а не слова, любовь, а не обручальный браслет.
– Красивые места, – Янош, доезжачий алатского наследника и большой его приятель, с нескрываемым удовольствием глядел на цветущую равнину. – Eсли б не агары, цены б не было.
– Ты это только при хозяевах не брякни, – хмыкнул Миклош, – мы сюда не за яблоками приехали, а за агарийкой.
– Ну и зря, – припечатал Янош, – из змеюки птичку не сделаешь. Мало в Алате красоток, чужачка понадобилась.
– Красоток много, – согласился наследник, – на всех не женишься, вот и приведу агарийку, чтоб никому обидно не было. И потом, ты же сам знаешь…
– Знаю, – лицо Яноша сразу поскучнело. В его семье агаров ненавидели даже больше, чем в доме господаря, но сила была на стороне короля и церкви, которым нравилось держать в одной запряжке кошку и собаку. Считалось, что Агария и Алат объединились добровольно. Как бы не так! Сидящий в Крионе хитрохвостый агар с двойной короной на плешивой голове спал и видел превратить алатов в баранов для стрижки. Зимой ему стрельнуло в голову привязать дом Мекчеи к Агарии еще крепче. Отцу предложили на выбор – либо отдать в Агарию дочь, либо женить сына на агарийке.
Витязи не торгуют сестрами и дочерьми, а жена – не стена, можно и подвинуть. Господарь при полном согласии семьи и вассалов выбрал меньшее из зол. И теперь Миклош должен привезти это зло, которое зовут Шарлотта-Рафаэла, в свой дом.
Наследник решительно подкрутил темный ус и поправил шапку с журавлиным пером.
– Не робей, Янчи, вывернемся. Считай это охотой.
– Отродясь на мармалюц [2] не охотился, – огрызнулся Янош, – ну да пересолим да выхлебнем.
У Миклоша Мекчеи были черные глаза, дерзкие и веселые. Самые красивые в мире, Рафаэла смотрела в них и не понимала, как она прожила без алатского витязя почти семнадцать лет. Подумать только, утром она едва не расплакалась, узнав об отцовском решении. А сейчас готова идти в Алат пешком через все горы и реки.
– Прекрасная Рафаэла покажет мне сад? – поклонился Миклош, и отец довольно улыбнулся.
– О, да, сударь, – пролепетала девушка и поднялась, благословляя мать, заставившую ее надеть лучшее платье – белое с изумрудной, в цвет глаз, отделкой. Миклош тоже улыбнулся и подал даме обернутую плащом руку. Вздрогнула, выронила хрустальный бокал мать, кто-то, Рафаэла не поняла кто, пробормотал «к счастью». Дядя Карл, отец Анны, громко заговорил о соколиной охоте, Миклош тронул свободной рукой темный ус:
– Если прелестная Рафаэла боится, что роса намочит ее милые ножки, найдется рыцарь, готовый нести ее хоть до Рассветных садов.
Прелестная Рафаэла предпочла идти сама, хотя ноги держали плохо, а голова кружилась, как в детстве, когда она нечаянно хлебнула сливовой наливки. Миклош что-то говорил, она понимала и не понимала одновременно, потому что главное было в другом, в том, что он здесь, рядом. Он нашел ее, а ведь они могли никогда не встретиться. Как страшно!
– Что ответит моя богиня? – Требовательный голос прорвался сквозь сияющую стену, отделившую Аэлу от ставшего вдруг прошлым мира. – Могу ли я надеяться?
На что? От нее что-то зависит, что-то важное для него? Да она отдаст ему все – сердце, жизнь, душу, только б он не исчез, не рассыпался белыми лепестками, как рыцари ее снов!
– Прелестная Рафаэла молчит, но молчание может значить так много. Оно может убить, а может дать жизнь.
– Что? – выдохнула девушка. – Что я должна сделать?
– Богиня не может быть никому должна – Голос алата стал хриплым, словно он был болен. Или это она больна? – Но я воин, я должен знать правду. Если прекрасная Рафаэла велит мне уйти, я уйду. Я смогу жить, смогу сражаться, но мир для меня погаснет.
Она все еще не понимала, только сердце билось часто-часто. Миклош опустился на колено и склонил голову.
– Каков будет приговор?
– Приговор? – пролепетала девушка. – Приговор?..
– Рафаэла отдаст мне свою руку, – витязь резко поднял голову, в темных глазах сверкнули золотые искры, – и сердце?
Аэла вздрогнула, лунный свет разбился о шитую золотом перевязь любимого. Из раскрытых окон донеслись звуки лютни – пришел менестрель, тот самый, что пел о любви, победивший саму смерть.
– Рафаэла, – шептал Матяш, – одно слово, только одно. Да или нет?
– Не здесь, – девушка, поразившись собственной