аправляются вниз по течению Буга в сторону летнего заката.
В то же лето проповедник из далекой Ирландии пересекает три моря и четыре королевства, чтобы нести Слово Господнее в последний языческий предел Европы.
Слово 1: Судислава
Третий день пути был на исходе. Столько же предстояло пройти по рекам Мазовии[4], прежде чем достичь Ятвягии. По левому борту ухоженные деревни чередовались с полями и дубравами. По правому – тянулся густой лес, изредка виднелись одинокие рыбацкие хижины. Ракиты, растущие по низким берегам, касались листьями мутнозеленой воды.
Корабли вел берестейский тиун[5] Баграм Верещага. Одно из своих имен тиун получил при рождении, второе – при крещении. Годы хорошо приложились к его полысевшей голове, седым усам и обветренной коже, но мышцы хранили добрый остаток прежней силы, взгляд – остроту, а скрипучий голос не искушал людей, имевших с ним дело, перейти ему дорогу.
Около полудня Баграм заметил над правым берегом дым костра, рассеявшийся, когда корабли приблизились. Спустя время, утиный выводок в прибрежных зарослях крикливо побежал по реке, напуганный то ли зверем, то ли человеком.
Дважды в течение дня тиун отказывал в отдыхе усталым дружинникам. Гребцы переглядывались, кривили лица и сильнее налегали на весла, утешаясь мыслью, что Верещага хочет до вечера достичь Нарева – реки, берущей начало из ятвяжских болот. Но когда ладьи вошли в Нарев и пошли вверх по течению, тиун не подал знака, какого от него ждали.
Солнце теперь припекало слева. Второй корабль опасно приблизился, и Данила, молодой боярин, главный на втором корабле, перепрыгнул на первую ладью. Старый тиун щурился вдаль, придерживая кормовое весло, и как будто не обращал внимания на выходку товарища.
– Верещага, ты совсем озверел, – негромко сказал Данила.
– Дойдем до Пултуска, – коротко отозвался тиун.
– Это еще пять поприщ[6] против течения.
– Да.
– Под твоей рукой люди, а не холопы. Выдохлись, не видишь?
Дружинники слушали не оборачиваясь.
– Дед, послушай Данилу, – прозвучал девичий голос.
– А тебе кто слово дал? – рассердился Баграм.
Отец Судиславы погиб на охоте за месяц до ее рождения. Мать умерла вскоре после родов. Многие тогда говорили, что над домом Ваграма нависло заклятие. По старому обычаю, чтобы отвадить нечисть, следовало дать ребенку нелепое имя – вроде того, каким нарекли при рождении самого Ваграма. Но гордый боярин, не боясь ни людей, ни духов, назвал единственную внучку не просто одним из самых красивых имен, какие знал, но именем, принадлежавшим когда-то княжескому роду.
Баграм нашел для маленькой Судиславы кормилицу, а когда девочка подросла – не имея на кого оставить ребенка, сам взялся ее воспитывать. Он не мог научить Судиславу прясть шерстяную нить, ткать сукно, заплетать косы. Некоторые из этих наук она кое-как осваивала сама. А дед обучал, чему мог: колоть дрова, разводить огонь, разделывать звериные тушки, стрелять из лука, который смастерил нарочно для нее – настоящий охотничий был девочке не по силам. Потом приучил носить мальчишеские порты, чтобы хлопцы не заглядывались и в дорогах хлопот меньше было. Он брал ее с собой на охоту, в полюдье[7], по торговым путям – всюду, кроме войны.
Берестяне уже плохо представляли себе тиуна без следующей за ним худенькой девочки с вытянутым лицом, большими миндалевидными глазами, прямым, немного вздернутым носом и коротко остриженными русыми волосами, перехваченными таким же, как у деда, обручем. Ее присутствие осложняло простую и грубую жизнь мужчин, но они относились к ней как к младшей сестре, которую надо терпеть и оберегать. С ней дорога обретала иной смысл.
– Дед… – повторила Судислава с кроткой твердостью, не отводя глаз, – послушай Данилу. Ивашко ладони до крови стер.
Баграм окинул взором дружинников.
– Что, мужики, – прохрипел он, ухмыльнувшись, – правда, что ли, притомились?
– Притомились, тиун, – подтвердили корабельщики, – дай отдыха.
– Ладно, пройдем еще полпоприща – будет затока. Там и заночуем. Прежде, чем сойти на берег, наденьте кольчуги. Оружие не оставляйте…
Гребцы налегли на весла. Напряженное молчание последних часов сменилось гомоном и шуточной перебранкой. Вечернее солнце медленно клонилось к закату и освещало рыжим светом узкую полоску песчаного берега, за которой стоял старый лес – он надвигался на путников, простирая над ладьями длинные ветви. Корабельщики – все тридцать семь человек – сошли на сушу, привязали веревками корабли, словно больших коней, и, оставив на берегу дозор, разошлись собирать хворост.
Вечером у костра Баграм наставлял внучку приглушенным осипшим голосом:
– Не делай так впредь. Не становись против меня. Если хочешь просить за кого-то, проси так, чтобы другие не слышали.
– Добро, –