ем уменьшаться до песчинки в этом бескрайнем пространстве. Но проходит еще мгновение, мы стряхиваем с себя это щемящее до безграничной тоски чувство одиночества и, начиная с мыслей: «Свет идет миллионы лет»; «А может быть их уже нет, и они давно погасли»; «Они начали светить, когда меня еще не было»; «Как это так, что меня не было», и «Будут светить, когда меня уже не будет…» – снова тихо приближаемся к попытке охватить бесконечность, и снова тщетно: мысль опять упирается в понятие «вечность» и «бесконечность». Нам не дано ощутить эту самую бесконечность своими, такими человеческими и такими конечными, представлениями. Нам понятно их рождение в надвигающихся сумерках на исходе дня и понятна их смерть при рождении нового дня на рассвете, но то, что мы созерцаем в промежутке «между» – промежутке, именуемым ночь, – нам не дано понять.
Звезды – эти бесконечно далекие субстанции – рождаются на закате суетного и конечного дня и исчезают на рассвете, снова уступая место суете и заботам, тревогам и проблемам этого малюсенького сообщества, называющего себя человечеством и считающего, несмотря на все данные ему знания, себя в душе и центром и вершиной мироздания.
Пытаясь оправдать и хоть как-то объяснить свое существование, человечество рождает религию, а с ней и философию, чтобы опять же объяснить саму религию. Но что такое «объяснить»? Это и подтвердить или опровергнуть, и развить, и довести до логической завершенности само учение о мире и одинокой душе в этом самом мире, враждебном человеку по самой своей сути. Горя и страданий всегда было больше в жизни человека, чем радости и счастья, поражений и отступлений – больше, чем побед и успехов.
Но так устроен человек: он сомневается во всем и вся. Большинство отмахивается от сомнений и принимает общепринятые взгляды и учения как догмы, но есть те, для которых сомнения суть смысл жизни, а слово «нет» – жизненное кредо.
Таким человеком и был Филиппо Бруно (получивший в монастыре при посвящении в монахи имя Джордано)!
Мнения исследователей о Джордано Бруно подчас диаметрально противоположны. Это объясняется очень малым количеством достоверных документов о его жизни и учении. Мы располагаем только краткой выпиской из следственного дела, составленной неизвестно кем и неизвестно для кого, да еще текстом приговора. И книги, конечно же, книги Джордано, в которых в аллегорической форме он изложил свои взгляды. Остальные документы хранятся в архивах Ватикана, ведь все-таки следствие по его делу в общей сложности продолжалось 8 лет. И может быть, когда-нибудь мы узнаем больше, чем знаем сейчас – возможно, возможно.
Маленькая площадь Кампо-деи-Фиори в Риме, стиснутая серыми унылыми зданиями, клочок неба. Когда-то это место называлось «поле цветов» – возможно, это был пустырь, заросший цветами. На этом месте и разожгли костер, давший бессмертие великому человеку по имени Джордано Бруно. Площадь битком заставлена торговыми прилавками – рынок. Здесь с 15-го века полноправные хозяева – торговцы, сейчас это мигранты из каких-то африканских стран. Прилавки нагромождены в таком хаосе, что я не сразу разглядел памятник в середине площади. С трудом пробираюсь через какие-то корзины, коробки, ящики, слыша крики торговцев на незнакомом мне языке, и понимаю, что меня ругают. Но таково мое настроение, что карабкаюсь через все эти атрибуты рыночной торговли гордо, невзирая на все окрики и возмущения. Моя цель Джордано – и я хочу взглянуть в лицо человека, который даже под угрозой смерти не отрекся от своих убеждений.
Наконец-то я нашел такое место. Я остановился и, задумавшись, смотрел и смотрел на Бруно. Взгляд опущен, в руках книга, какая? Невозможно разглядеть, почему-то мне представлялось, что это «О бесконечности вселенной и миров» из «Диалоги». Да, голова опущена, но взгляд мне представлялся исподлобья – упрямый, не покорившийся и, как будто говорящий громко, во весь голос и на весь мир – «НЕТ» всем тем, кто хотел от него услышать, пусть тихое, пусть шепотом, но – «да». Почувствовал я и сожаление в этом взгляде – сожаление ко всей этой суете внизу, к человечеству, которое живет, не зная истины, и сожаление о том, как много он еще успел бы сделать. В тот день, 17 февраля 1600 года, ему было всего 52 года. Все это пронеслось в моей голове горячечно, впопыхах. Оглянувшись вокруг и еще раз взглянув на этот грязный рынок-хаос мигрантов, не имеющих понятия, память о каком человеке стиснули они меж своих торговых прилавков, я вдруг отчетливо осознал, что ведь не простила католическая церковь Бруно, так до сих пор и не простила!!! Надпись на памятнике:
«Джордано Бруно. От столетия, которое он предвидел, здесь, где был зажжен костер».
Несколько лет пролежал памятник в мастерской скульптора Этторе Феррари, пока наконец-то в 1889 году муниципальный совет Рима не дал согласие на его установку.
Звезды! Солнце уже зашло, и по мере того, как темнело, звезд появлялось все больше. Филиппо (так звали Джордано в детстве) любил смотреть на них. Он и сам не понимал, почему эти светящиеся точечки так волнуют его, вызывая чувство полета куда-то в безграничную даль. И почему – «в безграничную»? Их свет не был холодным и не был обжигающим, как у огня. Для Филиппо свет звезд был теплым и дружелюбным. Большие и маленькие, мерцающие и светящие ровно, белые и голубые, они были такие