как при этом остаться живым. А еще он думал о том, что его новые итальянские ботинки совсем непригодны для скитаний в дождь по заброшенному кладбищу.
В ночи ухнула сова. Человек за рулем вздрогнул – сова ли это? Ведь он, всю жизнь проживший в городе, никогда не видел и не слышал сов въяве, только по телевизору. Он вообще, оказывается, слишком мало видел и слышал и толком не представлял себе реальности. И от этого прежнего инфантильного «непредставления» сейчас, здесь можно было сойти с ума. Просто рехнуться – от собственной глупости, слепоты, непонимания очевидного.
Человек открыл дверь машины, вылез, сунулся в багажник. Достал увесистый ломик – единственное свое оружие самообороны. Крепко сжал, чтобы почувствовать холод металла и его тяжесть. Если потребуется, он без колебаний сокрушит этим ломом, этой святой палицей череп любому, кто нападет, кто попытается его остановить.
А остановить его попытаются. Всеми доступными способами – это он знал. Ведь для них, для тех, за кем он мчался вдогонку по ночной автостраде, сейчас слишком многое поставлено на карту. А для него? Что поставлено на его карту? И какая именно это карта?
Он достал из багажника заранее заготовленную пятилитровую канистру с бензином. Проверил в нагрудном кармане рубашки зажигалку. Что если она подведет в самый последний момент? Огонь не вспыхнет в ночи, не охватит жадным пламенем то, что должно быть сожжено и уничтожено. Немедленно уничтожено, едва лишь будет выкопано из этой влажной, жирной, тысячи раз удобренной органикой кладбищенской земли. Надо было бы еще захватить с собой и спички – на всякий случай, для подстраховки. Но он об этом не подумал, и сейчас, стоя под дождем в странной скованной нерешительности, отчаянно ругал себя за этот промах. Ругал так, словно от этого зависело все.
Но вот, наконец, преодолев себя, он шагнул в темноту, забыв и про открытый багажник, и про невключенную автосигнализацию. Все это было из другого мира – привычного, обыденного, повседневного и тут в ночи, под дождем, после сумасшедшей двухчасовой гонки по шоссе уже совершенно нереального. Реальность была только здесь. Мокрая листва коснулась его мокрого лица. Пахло сиренью. Человек начал осторожно продвигаться вперед, прокладывая себе путь через густые кусты. Канистра с бензином оттягивала левую руку. В правой был зажат лом, и раздвигать ветки его налитой увесистой тяжестью было совсем несподручно. А идти надо было долго. В темноте все ориентиры лгали, но человек помнил: идти по этим зарослям от дороги до самой лощины у подножия холма.
Заросли сирени кончились, сменились боярышником, затем пошел еще какой-то колючий кустарник. А потом на пути снова темной массой встали сиреневые кусты. Мокрая цветочная гроздь оказалась у самого его лица. Человек коснулся ее губами. Цветы, привкус меда… Привкус сладкого меда старых могил. Он перевел дух и снова двинулся напролом. И через пару шагов едва не напоролся животом на низкую железную ограду. Грозя и предупреждая, вверх торчали острые ржавые пики. За ними из темноты выступал покосившийся крест. Вот она, окраина кладбища – значит, он не заблудился, дошел.
Снова над головой ухнула сова. Издали послышался глухой скрежет, потом удар – будто где-то не близко, не рядом лопатой ударили по камню.
Человек замер. Его прошиб холодный пот. Они уже там, на месте. Значит, они опередили его, подъехали с той стороны, рискнув спуститься по крутому откосу с дороги.
Человек начал торопливо продираться через кусты. Он сунул лом под мышку и на ходу отвинтил крышку у канистры. В нос ударило бензином, от толчка бензином плеснуло на брюки.
Впереди в ночи возник желтый свет. Он слепил глаза – там была машина. Фары включили. При свете фар копать было гораздо удобнее, чем при помаргивании жалких карманных фонариков. Человек снова замер – глаза, дьявол… Ничего не видно. Этот желтый свет… Он посмотрел вверх – дождь, луна. Она высоко стоит над рощей, над кладбищем, над холмом, полями и дорогой. Луна, сирень… Какая же тут кругом сирень – царская, волшебная. Какой от нее чудный аромат… Боже, какой аромат… Боже, боже мой, сжалься надо мной, я не могу, не хочу идти туда, к ним, мне не хочется умирать, мне не время еще умирать, я не могу, не могу, я не сумею…
Человек едва сдержался, чтобы не застонать. Стиснул зубы, приподнял канистру, судорожно нащупал в кармане зажигалку. Вот сейчас это случится. Ничего, та минута – минута паники прошла, и он снова контролирует себя. Он сможет, он сделает это. Вспыхнет огонь – сначала робкий оранжевый всплеск зажигалки, искра кремня, а потом багровый маяк, костер. И то, что выкопано из этой вонючей могилы, сгорит дотла и уже никогда больше не явит себя миру, не причинит вреда.
Человек резко щелкнул зажигалкой. Он был готов – в раскисших ботинках, на которые было уже плевать, в насквозь промокшей рубашке, с канистрой и ломом, он был готов сражаться не на жизнь, а на смерть.
Вороватый огонек на мгновение осветил кусочек ночи – глянец мокрой листвы, спутанные ветки и… преграждавшую путь, изготовившуюся к броску приземистую фигуру на расстоянии нескольких шагов. Мелькнуло лицо, обезображенное кривой, похожей на оскал улыбкой. Человек вскрикнул от неожиданности и ужаса. Его ждали! Его ждали здесь, в засаде, на подступах.