Ким Василич. Тоня Ивановская

уже потянуло к домику свой розово-сиреневый зефир, обхаживая стать стволов, пробивая кучерявую плетень ветвей. Проложил тропинку к растворяющимся звездам мутный дым из трубы. Запрыгали по осине неподалеку синицы, выхватывая зерна в кормушке, раскачиваясь на приготовленном для них сале.

      Дверь домика отворилась и, с широкой новенькой лопатой, на крыльцо вышел Ким Василич. Снег шлепнул его по обмякшей от лет ушанке, Ким Василич бывало стряхнул морозную насыпь и принялся за работу. Расчистив тропку до поленницы, гаража, округ дома и, наконец, к калитке; он щурясь потянулся, вогнал лопату в крепко сбитый сугроб, выкатил во двор старенькие финки с позвякивающим бидоном и заскользил к роднику. Катясь по просеке, Ким Василич наблюдал за скачущими по тонкому насту блесками солнца, слушал работающего в выси дятла, припускал на пригорках санки – улыбался и сам себя же подтрунивал. Когда добрался, сбил усердно ледный карниз с поручней деревянного подмостка и поставил бидон меж больших камней, служивших бортами источника. Под басовитый гул ледяной воды Ким Василич размышлял о лесе, о починке невода, о заждавшейся тоне.

      Набрав воды, двинулся обратно. “Поработали – пора бы и позавтракать!” – решил он. Пламенеющее солнце освещало льдистый хвойный гипюр, гоня к дому, к потрескивающей печи, к обжигающему чаю. Как только добрался, вволок в кухню бидон, стряхнул с себя снег и, раздевшись, подошел к столу. Чайник на печи клокотал настойчиво, Ким Василич залил травы, прикрыл для тепла прихваткой, давным-давно любезно связанной внучкой на уроке труда, достал из шкафчика мед с орешками и хрусткие сушки, развел по сторонам короткие занавесочки и с важностью сел, ожидая чаепития.