из погреба квашеной капусты. Мужчины заказали бутылочку кальвадосского, а дамы попросили приготовить баваруазу. Чтобы удовлетворить последних, трактирщику пришлось разбудить свою жену, и хотя час был поздний, а времени немного, баваруаза была приготовлена по всем правилам. Изобретённый баварскими принцами, проживавшими в Париже, напиток этот мгновенно сделался популярным у французов, и из столицы быстро распространился по провинции. Теперь в меню каждого трактира обязательно значился чай-баваруаза. Через десять минут все дамы, включая старушку Дофен и крошку Анриетту, получили по деревянной кружке с дымящимся ароматным напитком.
Обслужив всех гостей, трактирщик присел с краю лавки, щуря глаза и внимательно оглядывая каждого путешественника поочерёдно. На гражданина Жервилье этот пристальный взор произвёл самое неблагоприятное впечатление: кто знает, что у него на уме, у этого жилистого крепенького мужичка, живущего в глуши, где на пять-шесть льё в обе стороны нет, пожалуй, ни одного жандарма? На дворе ночь, и в такое-то время от этих дикарей можно ожидать всего, что угодно. К тому же, кто знает, сколько людей ночует в этой подозрительной харчевне, и кто они такие?
– А что, любезный, – произнёс Жервилье с принуждённой улыбкой, едва скрывая свою настороженность, – пошаливают ли людишки в ваших краях?
– О ком вы говорите? – спросил трактирщик.
– О разбойниках.
– Слава Богу, пока всё спокойно! – осенил себя мужичок крестным знамением. – Народ наш мирный, работящий, скверными делами не занимается. А если вы о каких-нибудь пришлых людях говорить изволите, то таковых и нет вовсе. Я в селении всех наперечёт знаю.
– Хорошо, если так, – молвил Жервилье, немного успокаиваясь. – Ну, а постояльцы у тебя есть? Много ли людей ночует?
Хозяин развёл руками:
– Жил тут один солдат с неделю, да позавчера уехал в почтовом экипаже. Никого здесь больше нет, окромя моей семьи: я, жена, да дочери наши.
– Помощницы… – кивнул Жервилье ободряюще, окончательно успокоенный доверительным тоном трактирщика.
– Помощницы, говорите? Э-э, помощник один у меня был. Настоящий помощник. Но его забрали. Пятый месяц от него ни слуху, ни духу.
– О ком это вы говорите?
– О сыне моём, понятное дело. Сынок-то у меня единственный наследник. Дочерей хоть отбавляй, – целых пять штук, – а сын один. Ещё в марте месяце, как объявили всеобщий призыв, записали его в департаментский батальон и увели по парижской дороге. – Трактирщик взгрустнул, вздыхая. – С тех пор никаких известий. Не знаю, в лагере ли он, в Париже, или уже на войне, бьётся с пруссаками и австрияками. Э-э, как в воду сгинул… Расспрашиваю всех едущих оттуда, никто о нём не слыхивал. Может, уже лежит с простреленной грудью в какой-нибудь траншее.
Гости сочувственно закивали головами.
– Война – дело не шуточное, – молвил слуга Этьен.
– У нас из Фалеза тоже немало молодцев забрали, – добавил печально Жервилье.
– Ох, и сколько наших храбрых парней не вернётся