нная встреча, – говорит мама, выйдя из дома на лужайку, встает рядом и обводит взглядом жидкую склизкую жижу, стекающую с кособокой викторианской сирени. По всем окнам дома размазаны желтки. В кустах валяется скорлупа. Сейчас немногим больше десяти утра, а все это уже начинает пованивать гнилью и серой и запекаться на раннем летнем солнце. – Им, наверное, пришлось идти за этими яйцами в Costco.
– Ты можешь перестать? – Мое сердце колотится. Я уже забыла, точнее, попыталась забыть, какой была моя жизнь до того, как год назад я сбежала отсюда: распланированный с беспощадной точностью террор Джулии с целью привлечения меня к ответу за все мои тяжкие преступления. Ноги в ботинках на шнуровке вспотели. Оглядываюсь на спящую улицу за пределами длинной обдуваемой ветром подъездной дорожки, отчасти ожидая увидеть, как она проезжает мимо на древнем семейном «Бронко» и любуется своей работой. – Где шланг?
– Ох, оставь. – Маме, конечно же, совершенно все равно. Вскинув голову с копной волнистых светлых волос, она дает мне понять, что я слишком остро реагирую. Когда дело касается мамы, все не так уж важно: президент США мог бы закидать ее дом яйцами, сам дом мог бы сгореть, и это было бы для нее сущим пустяком. Это отличная история, говорила она мне, когда я ребенком приходила сообщить о какой-нибудь несправедливости: что в школе все по-прежнему или что меня последней выбрали для игры в баскетбол. Запомни это, Молли. Однажды я придумаю отличную историю. Мне ни разу не приходило в голову спросить, кто из нас будет рассказчиком. – Я попрошу Алекса прийти днем и убрать это.
– Ты смеешься? – визгливо спрашиваю я. Мое лицо покраснело и покрылось пятнами. В данный момент мне лишь хочется уменьшиться до размеров пылинки, но я ни за что не позволю маминому разнорабочему смывать с дома наполовину готовый омлет только из-за того, что все в городе считают меня шлюхой и не преминут напомнить об этом. – Мам, я спросила, где шланг.
– Следи, пожалуйста, за тоном, Молли. – Она качает головой. Я чувствую ее запах, спрятавшийся между запахами яиц и сада: духи с ароматом лаванды и сандала, которыми она пользовалась с моего рождения. Мама совсем не изменилась с тех пор, как я уехала: по серебряному кольцу на каждом пальце, тонкий черный кардиган и порванные джинсы. Ребенком я считала маму самой красивой женщиной в мире. Когда она ездила в турне и читала свои романы в магазинах Нью-Йорка, Чикаго и Лос-Анджелеса, я лежала на животе в гостиной Доннелли и рассматривала авторские фотографии на обложках всех ее книг. – Даже не смей меня обвинять. Не я сделала это с тобой.
Я поворачиваюсь к ней, стоя на траве – находясь в том месте, куда ни за что на свете не хотела бы возвращаться.
– А кого мне тогда обвинить? – спрашиваю я. На секунду я позволяю себе вспомнить то холодное противное чувство, когда, учась в одиннадцатом классе, увидела в апреле статью в «Пипл». Там были самые ужасные и шокирующие сцены из романа и блестящая фотография моей мамы, на которой она прислонилась к столу: последний роман Дианы Барлоу «Дрейфующая» был основан на сложных отношениях ее дочери с двумя местными парнями. Пришло понимание, что теперь все тоже будут об этом знать. – Кого?
На мгновение мама кажется очень уставшей, даже старше, чем я думаю: какой бы эффектной она ни была, она удочерила меня в возрасте сорока лет, и теперь ей ближе к шестидесяти. Но потом она моргает, и усталость исчезает.
– Молли…
– Слушай, не надо.
Я поднимаю руку, чтобы остановить ее; мне совершенно не хочется это обсуждать. Хочется оказаться в каком-нибудь другом месте, не здесь. Девяносто девять дней между сегодняшним и первым днем первого семестра в Бостоне, напоминаю я себе. Пытаюсь глубоко вдохнуть и не сдаться непреодолимому желанию рвануть к ближайшей автобусной станции настолько быстро, насколько позволят ноги. Разумеется, не так быстро, как они смогли в прошлом году. Девяносто девять дней, и я уеду в колледж.
Мама стоит во дворе и смотрит на меня: она как всегда босиком, темные ногти и тату розы на лодыжке – этакий микс Кэрол Кинг и первой леди байкерской команды. Однажды это станет отличной историей. Она сама мне это сказала, призналась в том, что последует, так что нет никаких причин через столько времени недоумевать, что я рассказала ей самый важный секрет в своей жизни, а она написала об этом бестселлер.
– Шланг в сарае, – наконец отвечает она.
– Спасибо.
Сглатываю вязкий ком в горле и направляюсь на задний двор, морщась из-за неприятного пота, собравшегося на пояснице. И, спрятавшись в сине-серой тени дома, позволяю себе заплакать.
День 2
На следующий день я прячусь в своей комнате с закрытыми занавесками, ем лакричные конфеты и смотрю на ноутбуке странные документальные фильмы на Netflix, точно раненый беглый преступник из последней трети фильма Клинта Иствуда. Вита, мамина строптивая старая кошка, входит и выходит, когда ей вздумается. Здесь все точно так же, как я оставила: сине-белые обои в полоску, яркая желтая чашка, пушистое серое одеяло на кровати. Над столом, прямо возле доски с приколотым расписанием занятий по легкой атлетике висит фотография. Ее сделали в