ы романса.
Ну и далее как раз фраза: «Как последние встречи горьки…»
Песня трогает душу, хотя мы не знаем ни героя, ни героини текста. И неудивительно… Порою нас трогают в большей степени именно песни о чем-то общем и неконкретном, а не судьбы реальных людей, в реальной обстановке, описанные в очерках и других документальных повествованиях. Быть может, это оттого, что в общем и неконкретном легче найти что-то относящееся к себе, а не к определенному герою? А может, это еще и потому, что дежурные фразы о любовных отношениях знаменитых людей оказываются слишком дежурными, слишком общими. И мало того, в печати появляется множество издевок над самыми искренними, самыми глубокими чувствами героев документальных повествований.
А вы попробуйте, дорогие читатели, хотя бы на миг поставить себя на место героев событий давних, событий для этих героев трагических. Попробуйте посмотреть на них хотя бы через призму песни, слова которой приведены выше. Попробуйте вспомнить какой-то эпизод из своей жизни, когда вам приходилось вот так же восклицать: «Все было, было было…» Если, конечно, вы способны любить. Ведь человек, который способен испытать высокое, светлое, всепобеждающее чувство, обязательно, хотя бы раз в жизни испытывал и горечь от рухнувших надежд, когда «у судьбы нет для нас больше шанса».
Такое вот горькое чувство в конце девятнадцатого века, а если точнее, в 1894 году, а если еще точнее – летом 1894 года – испытали два человека. Он: цесаревич Николай Александрович, которому вот-вот предстояло, в связи с тяжелой болезнью его отца императора Александра III, вступить на российский престол, а потому, до этого момента, нужно было обязательно жениться – таков был порядок в Российской империи.
Она: неотразимая красавица, будущая звезда русского балета, Матильда Кшесинская, «слава русского балета». Стать украшением и славой русского балета предрек ей в день выпуска из Петербургского театрального училища император Александр III.
Цесаревичу Николаю шел двадцать седьмой год. Матильде должно было вот-вот исполниться двадцать два года.
В тот день, едва цесаревич Николай вошел в дом, Матильда по выражению его лица, по всему его виду поняла: стряслось что-то ужасное для них обоих.
Он объяснил не сразу. Видимо, долго думал, как начать разговор, который был ему неприятен, а для нее и вовсе ужасен.
Ничего нового он не мог сказать. Все, о чем нужно было сообщить ей, она в принципе знала, и о том они прежде не раз говорили. Да, он наследник престола, да, не волен в своих поступках, не волен в своей любви. Увы, как поется в современной песне, «все могут короли!» Все кроме одного – жениться по любви не имеют права.
Догорали свечи, а он все говорил и говорил о разном, не значащем. И наконец произнес:
– Я должен жениться, Маля… Я должен жениться на Алисе. Я тебе рассказывал о ней.
Да, он рассказывал о сватовстве, и Матильда уже пережила первые тревоги, даже бывала близка к отчаянию, мучилась, ожидая этого страшного для нее события. Но сватовство пробуксовывало. Что-то там не складывалось у них – то Алиса сомневалась, то противилась перемене веры.
И вот все было улажено.
– Я тебе говорил о ней! – повторил цесаревич. – Это лучшее из того, что меня могло ожидать.
Он не хотел ранить Матильду, Малю, как он называл ее, потому что ее так звали близкие. Не хотел ранить правдой. Так случилось, что он полюбил свою невесту, но он еще не разлюбил и Малю. Трудная, ох, трудная была для него ночь. Они говорили, только говорили – ни на что более не было ни моральных, ни душевных сил.
Да, вот так случилось… Порою те, кто хочет превратить образ цесаревича в икону, утверждают, что он полюбил свою будущую жену сразу, полюбил окончательно и навсегда. Но нужно ли это? И добавит ли такая ложь что-то еще более положительного к образу императора Николая II, к памяти о нем? Ведь в тот период, когда сердце его было озарено любовью к Матильде Кшесинской, он не был ни императором, ни женатым человеком. Он был холост и волен в своих поступках, хотя, конечно, и волен весьма ограниченно. Ведь его любовь, даже самая настоящая любовь, искренняя, всепобеждающая, не могла привести к браку, ну а его отношения с девушкой, с которой он не мог, не имел права создать семьи, конечно, можно было осудить, но осудить-то с позиций того времени.
Но в ту пору он не подвергался таким осуждениям, которым подвергается ныне в век порочный, в век, когда соблазнение молодых девиц даже при обстоятельствах гораздо менее оправданных, считается нормой и не подвергается никаким порицаниям, когда брак, не освященный церковью, считается гражданским браком. Он жил и любил во времена, когда совместная жизнь мужчины и женщины не в браке считалась сожительством, блудом. Это теперь блуд и сожительство стали гражданским браком.
И вот в наш век зачастую авторы порочные и, наверное, в очень редких случаях безгрешные осуждают даже не цесаревича, а императора – что и вовсе в корне ложно – за то, что сами себе позволяют с лихвой, за то, за что не порицают своих родственников, друзей, знакомых. Ну а подобными поступками всякого рода известных слуг некоего подобия Мельпомены просто восхищаются.
Но