анархией, но с неизбежностью возвращалось к той или иной форме демократии. Возможность выбирать и сменять своих правителей манила его как память о счастливых годах античного младенчества – и человечество снова и снова пыталось примерить на себя изношенные пеленки.
Впрочем, ностальгия владела лишь небольшой частью населения. Основную массу политика интересовала только в одном плане: «играйте в свои игры у себя в песочнице и не лезьте в мои дела». Эти люди появлялись на политической арене лишь тогда, когда государственная машина ломалась или упиралась в тупик, – и тогда они брали в руки камни и бейсбольные биты и принимались ее чинить.
А в остальное время политическую погоду делали активные избиратели – азартные болельщики, те, кто воспринимал политику как еще один вид спорта, или же те, кто видел прямую зависимость своего положения от расклада политических карт. Не обладая реальной властью, эти люди тем не менее играли важную роль в демократической системе: они были фильтром, не пропускавшим к власти идиотов и преступников. Или пропускавшим – если таково было веление времени. Разум и ответственность выборщиков всегда были ахиллесовой пятой демократических систем, и разные политические силы постоянно пытались либо ужесточить отбор, либо полностью открыть шлюзы – в зависимости от того, какое место занимали в рейтингах и где искали свою поддержку.
Помимо пассивного большинства и избирателей, были и избираемые. Лишь аристократы и коммунисты целенаправленно выращивали и обучали политиков, в других формациях они самозарождались среди избирателей волшебным путем, по Аристотелю, «из комка грязи и пучка перьев». Это были пассионарии, способные зажечь своей энергией массы, люди активные, но при этом достаточно рассудительные, чтобы не искать свою судьбу на Фронтире. Это были люди, одержимые идеей или одержимые идеей власти, люди, которые хотели чего-то добиться или просто оставить след в Истории. На пути к вершине они проходили сложный многоступенчатый партийный отбор или создавали партию вокруг себя, становясь центрами кристаллизации общественных тенденций. В любом случае их попадание в политическую обойму было закономерным результатом напряженной работы и долгого пути.
Но порой люди в политику попадали очень быстро и очень странным образом.
С. В. Голд
Двойная звезда
Если за столик к вам подсаживается человек, одетый как последняя деревенщина, но при этом держится так, будто застолбил все вокруг и не прочь прикупить еще, он наверняка из космолетчиков.
Ничего удивительного. На службе он – Хозяин Вселенной, а когда ноги его попирают низменный прах земной – понятно, вокруг сплошь одни «кроты» – сидят, нос из норы высунуть боятся. Что до костюма – какой спрос с человека, который девять десятых своего времени не вылезает из летной формы? А если глубокий космос тебе привычней цивилизации, трудно уследить, как нынче одеваются в обществе. И потому любой космопорт – отличная кормушка для целой тучи этих, прости господи, «портных». Они-то всегда радешеньки обслужить еще одного простака «по последней земной моде».
Я с первого взгляда понял, что этого здоровенного малого угораздило довериться Омару Палаточнику. И без того широченные плечи еще и подложены, шорты такие короткие, что, когда хозяин их сел, его волосатые ляжки оказались у всех на виду, сорочка в оборках, которая, возможно, хорошо смотрелась бы на корове.
Но свое мнение я оставил при себе и на последний полуимпериал угостил его выпивкой, сочтя это выгодным вложением капитала, – известно, как космолетчики обращаются с деньгами.
Мы сдвинули стаканы.
– Ну, чтоб сопла не остыли!
Так я в первый раз допустил ошибку насчет Дэка Бродбента. Вместо обычного: «И ни пылинки на трассе» или, скажем, «Мягкой посадки», он, оглядев меня с ног до головы, мягко возразил:
– С чувством сказано, дружище, только с этим – к кому-нибудь другому. Сроду там не бывал.
Вот тут бы мне опять-таки не соваться со своим мнением. Космолетчики вообще нечасто заглядывают в бар «Каса Маньяна» – не любят они подобных заведений, и от порта не близко. И раз уж один такой завернул – в «земном» наряде, да еще забрался в самый темный угол и не хочет, чтобы в нем узнавали космолетчика, – его дело. Я ведь и сам выбрал этот столик, имея в виду обозревать окрестности, не засвечиваясь, – наодалживал по мелочи у того, у другого. Ничего особенного, однако иногда достает. Так мог бы и догадаться, что малый тоже себе на уме, и отнестись соответственно…
Но язык – он, знаете, без костей. Мелет сам по себе что ни попадя.
– Не надо, ладно? Как говорится, моряк моряка… Так что если вы – крот, то я – мэр Тихо-Сити. И могу поспорить, на Марсе пьете куда чаще, чем на Земле, – добавил я, подметив, как плавно он поднимает стакан, – сказывается привычка к невесомости.
– Сбавь голос, парень, – процедил он, почти не шевеля губами. – Почему ты так уверен, что я… «дальнобойщик»? Мы что, знакомы?
– Пардон, – отозвался я, – будьте кем угодно, имеете право. Но я же не слепой! А вы только вошли – с головой себя выдали.
Он