но в интеллектуальной издательской системе Ridero
ПОЯС ВЕРНОСТИ
Прекрасная Дама, герцогиня Геновефа фон Гольц, достославная супруга рыцаря Латвийского ордена меченосцев и первопритча Доски почёта монастыря нетленных мощей столпника Сигулда, проводив мужа на ратный подвиг во втором Крестовом походе против сарацин, пустилась во всё тяжкое. Она ночами напролёт бражничала с шутами и менестрелями, чревоугодничала с низшим сословием на сельских ярмарках и бегала обнажённой по стенам замка, едва прикрытая поясом верности. Одни говорили, что это от горя горького, другие, что от сладкой свободы. Знал бы её муж, герцог-командор Альба Мальбах, о последствиях опрометчивого в своём патриотизме шага, то вряд ли бы поехал на войну.
– Дитя моё, – говорил епископ Контейнерийский безрассудной солдатке Геновефе, – сердце моё, не следует уподобляться распутной фаворитке при венценосном дворе, ежели отсутствует мужеский пригляд в доме.
– Ах, оставьте при себе эти слова, – отвечала с досадой герцогиня Геновефа, уставшая от праведных слов мудрого старца, – Ах, оставьте, монсеньор, я пребываю в слепой тоске и первобытной ярости, а потому никто мне не указ!
Сей дерзкий ответ обычно смущал служителя церкви, посему он немедля манкировал дальнейшим целомудренным наставлением молодой прихожанки, спешно удалялся в свою келью, скорбно качая головой и свершая крестные знамения. Однако, увещевания святого отца иногда всё же пробивали стену непонимания герцогини, и она временами переставала вести дерзкий образ жизни, читала ночи напролёт библию, молебствовала в соседних монастырях и блюла пост в скитах до очередного разговения в полную силу вседозволенности.
На второй год напрасного ожидания конца военных действий на Востоке, оруженосец Карлис Сельский, побочный и низкородный брат герцога Альбы, принёс Прекрасной Даме фон Гольц печальную весть о безвременной гибели мужа Мальбаха в зыбучих песках Аравийской пустыни. Он так прямо и сказал рыдающей Геновефе, передавая вдове родовой сапфировый перстень:
– Крепитесь, сударыня! Ваш супруг пал смертью храбрых в бою под Сиракузами и был на моих глазах воздет на копья неприятеля. Перед смертью он приказал положить к вашим ногам кованый ключ от пояса верности и даровал вам свободу выбора руки достойнейшего из воздыхателей, кои впадут в соблазн бракосочетания. А если следовать наследственной линии, то я впереди всех прочих, – и с этими скорбными словам Карлис бросил под ноги Геновефе ржавый от времени железный ключ, плотоядно улыбаясь и подмигивая вдове.
Прекрасная Дама даже не удостоила взглядом кованый кусок железа, а удалилась к себе в одинокие покои, где рыдала два дня и три ночи, биясь в истерике и заламывая руки над головой. Иссушив слезами душу, герцогиня потемнела лицом, и уже, как полноценная вдова, стала пребывать в сирой скромности и беспросветном унынии. Потускнели былые забавы и развлечения, в замок хлынули схимники из богаделен, постники из мест общего призора и даже один столпник с горы Афон. В замке и окрестностях зачахло винокурение, пришла в упадок псовая охота на каплунов, а местная знать уже более не зазывала Геновефу на балы, маскарады и благотворительные выступления заезжих циркачей. Да и всё натуральное хозяйство обитателей замка обращалось постепенно в тлен, а дальние родственники отошедшего в иной мир рыцаря готовились в европейских судах признать Геновефу душевно больной и взять правление усадьбой в свои руки. Но у Прекрасной Дамы не было заботы о земных делах, ибо она укреплялась духовно в молитвенных бдениях, продолжая скорбеть по убиенному, сохнуть лицом и поражать приживалок впалой грудью худосочной фигуры, не нуждающейся теперь в корсете.
– Дитятко, – говорила ей порою старая нянька Марта, – не сходи с ума в расцвете лет, ещё успеется. Вылетай скорее на волю свободной птицей и вей новое гнездо, пока не заржавела вьюшка.
– Ах, матушка, – вздыхала всею захудалой грудью несчастная Геновефа, – мне ли цвесть и колоситься, когда сгинул безвозвратно мой легкокрылый шмель?
– Найдётся другой, – стояла на своём мудрая менторша, – слетятся и другие трутёныши, лишь бы не увял вконец наш медоносный бутон.
– Но как же возродить то, что навеки погребено под скорбием забвения? – вопрошала герцогиня под траурным саваном, роняя очередную слезу.
– Безрассудное дитя моё, – уже строго выговаривала нянька, – сними свой сраный пояс верности, дай хоть жопке отдохновения и свободы, пока не войдут в прежнюю силу угнетённые чресла.
– А разве такое возможно? – в ответ восклицала целомудренная вдова.
– Сымай свои железа, мать твою, – ругалась опытная старуха.– А зачем в таком случае самый захудалый родственник рода Мальбахов передал тебе ключ от клетки с твоею сладенькою пеночкой?
– На память.
– Дура стоеросовая! Даже на смертном одре супруг твой думал о полноценной жизни своей герцогини. Надо оправдывать высокое доверие, деточка. Давай сюда ключ, задирай юбки и выпускай на волю свою птаху, а то ведь который год по ночам далее дворовых построек не путешествуешь. А если