>
Зелёная Долина стоит возле Ту́кты, узкой вьющейся ленты реки, пришитой к земле. Если встать поутру и высунуться из окна, то можно увидеть, как над ней тонким покрывалом стелется слабый туман, который через час или два постепенно начинает растворяться в свежей прохладе, исходящей от воды, подёрнутой серебристою рябью. Река эта давно сделалась излюбленным местом для детских игр. Явственно слышится смех мальчишек и жалобный, почти отчаянный лай собаки, когда её, совершенно неготовую ни к каким невинным забавам, хватают за лапы и, со всей силы бросая в воду, наблюдают за тем, как она барахтается и фыркает в ней. С шумом она выскакивает на мягкую траву рядом, всю влажную от брызг, и, недовольно отряхиваясь, глубоко дышит, прижимается к земле, закрыв глаза, наполненные слезами обиды. На прохладный бурый нос её садится комар-пискун. «Вот же счастье! Как хорошо лежать на солнышке, когда никто не трогает тебя. Какие вы все злые!» – думается собаке. «Ну, вот и закончилось веселье. Скука одна. А ведь было так замечательно», – думается тогда мне.
Я не помню, когда именно нам всем семейством случилось оказаться в Долине. Иногда во мне пробуждался интерес, и Анастасия, мать моя, с удовольствием говорила о нашем первом здесь появлении. Садясь на большой диван с круглыми подушками, расшитыми цветною шерстью, она трепетала ресницами и произносила речь громким и решительным тоном. (Когда она поговаривала о чём-нибудь ином, то различал я в нём щебет диковинных птиц и мягкое шуршание молодой листвы). Она рассказывала, что мы сбежали сюда по причине нежелания её матери, Натальи Андреевны, суровой и сдержанной женщины, иметь дело с ней и новым родственником, не устраивающим прямолинейными манерами и показным равнодушием. Привычными были для неё те почтительные отношения, какие завязывались с каждым более или менее воспитанным человеком, который не то что бы позволял никакого грубого слова произнести в её сторону, так даже глянуть с излишнею твёрдостью, какую она могла расценить за проявление хамства и обязательно бы подметила это вслух.
Анастасия отличалась покладистым характером. Её скромность и тихость доставляли наслаждение отцу, который приходил изрядно уставшим из школы (он преподавал математику) и, садясь в любимое кресло с откидною спинкой, складывал выпрямленные длинные ноги на карминно-красном пуфе. Некоторое время он потягивал чёрный чай и решал кроссворды, пока мать заканчивала с ужином.
Детство моё проходило спокойно и ничем не отличалось от множеств иных детств, проходящих в некрупных деревнях.
Я рос в добротно построенном доме. Раньше это светлое деревянное здание, стены которого изнутри были залиты белою краской, казалось, имело более высокие окна с прозрачными стёклами. В ясные дни комната, отведённая для меня, наполнялась запахом сладких ранеток, чтением книг с разглядыванием весёлых картинок и шумом игрушечной железной дороги, подаренной отцом после вручения первой премии.
Помню выражение его лица.
Обычно не делясь ни с кем ни радостью, ни горем, он широко и понимающе улыбался, рассказывал о чём-то своём и скреплял между собой пластиковые рельсы. В наборе этом находились два цветных локомотива, миниатюрная копия станции, деревья и безликие пассажиры, которые уже на третий день были беспорядочно разбросаны по полу. Отец тихо ругался, когда наступал босою пяткой на острую фигурку. А я коротко посмеивался и прикрывал мелкими ладонями рот, потому как боялся, что рассмеюсь чересчур громко и страшно разгневаю его.
***
Заезжал в те годы в деревню один молодой парень, Роберт Иванов, сын главы совета. Был он резв и достаточно крепок для своего юного возраста. Страсть как любил он предлагать помощь нуждающимся людям и плакал от обиды, когда никто ни о чём не просил его. По большей части ему удавалось заниматься несложными делами, с какими легко бы управилась любая женщина, и, наверное, именно поэтому все, кроме матери моей, относились к нему снисходительно и насмешливо. Она заставляла его часами копаться в грядках и возиться со шлангом для полива их же, а он был и рад стараться, никогда не жалуясь на жаркую погоду, какая быстро приводила его в мрачное настроение.
В один день я пришёл раньше из школы, так как почувствовал себя дурно после физкультуры. Войдя в дом, захотелось мне сразу двинуться в сторону кухни и пожевать чего-нибудь. Планы были самым наглым образом расстроены. Из кухни доносились голоса Анастасии и Роберта, который произносил слова так быстро и горячо, что я невольно прислушался и замер на месте, чтобы никто не заметил моего присутствия. Речь парня лилась нескончаемым потоком, пока слышал я отчаянно колотящееся сердце своё. Мать молчала.
Послышался скрип ноги деревянного стула.
Я подглядел за взрослыми и смог в деталях рассмотреть Роберта, тянувшегося дрожащими губами к тонкой гладкой шее матери. Она пронзительно вскрикнула, обругала парня, выбежала из кухни и столкнулась со мной, при этом стараясь вести себя как обычно. Её нервное состояние выдавали расширенные глаза, частое горячее дыхание и красное, почти бордовое лицо, к которому прилипали тёмные завитки волос. Ничего не сказав и не отругав за то, что подслушал чужой разговор, она шепнула Роберту что-то сдавленно в ухо и, дав напоследок увесистую