ю, так как отрицает моду на сепаратизм, как всякую, впрочем, моду, ибо он никогда не плелся в хвосте толпы. Кроме того, подумайте, если все островитяне получат независимость, сколько потребуется дополнительных виз!
Ирония – путь к капитуляции, сказал Л. Б. своим читателям когда-то. Серьезность подержанных ветром известняковых глыб. Унылые, но мощные контуры противостоящей ветру цитадели. Стой под дождем с известняковым подержанным лицом, как будто ты не сдавался пятьсот тысяч раз. Серьезная жизнь в серьезном мире – единственный повод для искусства, так полагаю в данный момент. Момент дан.
В остальном – все как обычно. Престраннейшее такси без счетчика, водитель которого оценивает дорогу от аэропорта Кампо дель Оро до отеля «Феш», глядя лишь в дождливые небеса, но с точностью до сантима. Те же псевдозвериные шкуры в холле отеля, имитирующие охотничий уют. Тот же портье, вперившийся в телевизор, где бушуют местные футбольные страсти: Бастия бьется с Тулоном. Тот же негр, лежащий на диване в темном углу, – рука по локоть в собственных штанах, глухие вздохи, неясное бормотание. Кто он – этот черный человек, который и год назад так же вздыхал в том же углу? Л. Б. это по-прежнему не интересует, и он проходит со своим чемоданом к лифту.
Мир огромен и прост. Л. Б. не признает фантасмагории, хотя и бывал не раз у нее в плену. Перенаселен ли мир или населен неравномерно, дело не в этом – просто он элементарен, незамысловат, трагичен. Все это лишь норма бытия – трагедия во всех приметах жизни: хлеб, мыло, сперма, одевание, раздевание, въезд в гостиницу – однако удержитесь от улыбки: не сдавайте позиций. Мир прост, юмор – безнравственная хитрая уловка олитературенных литераторов. Л. Б. не из их числа.
Вот прошлогодняя комната, где в прошлом году не произошло ничего существенного, кроме самого главного – дыхания, потения, мочеиспускания, испражнения, сна, просыпания, размышления и, кажется, чихания – поймал гриппок. Белые стены, темная тяжелая мебель с некоторой даже резьбой – средиземноморский стиль. Веранда над крышами Ажаксьо. На ней лужа с пузырями многодневного дождя. В луже пристыженными кольцами лежит шланг для поливания цветов. Метафоричность – вздор, но дурная метафора все же лучше хорошей. Чурайся метафор, хотя лукавый и подсовывает их тебе на каждом шагу. В луже лежит шланг. Л. Б. раздевается перед зеркалом. «Откуда я взялся – такой? Правдиво ли отражение? Снимание кепки обнажает большущий лоб с рыжеватыми пятнышками пигментации. Паршивейший беспорядок скудных, но длинных волос. Отеки подбородка – постоянная причина непристойной горечи. Кому-то, быть может, я кажусь красивым, во всяком случае, значительным. С иной точки зрения, я – смешноват. Водянистые глаза. Глаза – пустыри, лужи, талый снег меж кварталами новостроек. Снимание пиджака, свитера и рубашки. Над брюками по бокам нависают полупустые ягдташи, вялый слежавшийся жир… Какое идет десятилетие жизни? Что означает это медленное созерцание своей персоны в различных зеркалах, в десятках трехзвездочных отелей мира? Кто я, правдиво ли отражение, красив я или смешноват, тело мое – рухлядь или сосуд, форма души?»
Задавая вопрос за вопросом и глядя на себя по мере снимания одежды все пристальнее и внимательнее, властитель дум мыслящей Европы постепенно успокаивается: никаких крайностей, никаких метафор, никакой суеты, он прост, он таков, каков есть, его форма есть форма определенной личности, и Корсике вновь придется на некоторое время смириться с его присутствием.
Утром следующего дня Лео Бар пил кофе на веранде. За ночь в Западном Средиземноморье произошли события более серьезные, чем его приезд, – так полагал он с улыбкой. Переменился ветер. Нынешний крепкий юго-восточный сдвинул фронт северо-западной слякоти и даже успел подсушить тротуары, террасы и крыши. Образовался сероватый, с проблесками солнца, ветреный денек – лучшее, что мог предположить Бар в декабре на Корсике. Серые брюки и черный свитер, на голове лондонская кепка – вполоборота слева в такие дни Лео Бар смахивает на типичного англичанина.
Смахивать можно просто на англичанина, предполагал в это утро Бар с улыбкой. Невозможно смахивать на типичного. Типичность – это уже прочность. Можно смахивать на типичного поэта, будучи просто поэтом, невозможно смахивать на типичного англичанина, не будучи англичанином. Не так ли? Между прочим, главное стремление Бара – не производить никакого впечатления. Затеряться чужаком среди корсиканской рутины. Вне сезона здесь никому нет дела до чьей-то исключительности. Никаких контактов, никакого сюжетика. Сюжетность – бич литературы, бич и самой жизни. Цель приезда – осуществление права на одиночество. Ай, пошлятина. Право на одиночество – лживый современный романтизм, суперпозерство, хотя и в самом деле хочется побыть одному. После абсурдистского театра парижских издательств и ночного обжорства в «Ля Куполь», после того, как несколько месяцев был и снайпером, и мишенью, хочется расслабиться, слинять, пожить вегетативной жизнью. «Пожить вегетативной жизнью» – опять интеллигентский штамп. Вот главная цель приезда – побег из плена интеллигентских штампов. Еще один штамп – «плен интеллигентских штампов». Другой – «побег из плена»… Одно за другим, шестеренки, веревочки, тягомотина олитературенной жизни. Неужели не вырваться? Не затрудняй себя, не ставь себе никаких задач, иначе