– я же говорю, она совсем юная, – и родные решили исправить такую несправедливость.
– Кажется, у них это не особо получилось – раз она по-прежнему торчит в земле…
– Э-э, душа моя, тут вопрос спорный. Духи могут вернуть человека в другое тело, причем не при новом рождении, как у индуистов, а просто в произвольное из числа ныне населяющих Срединный мир. Другая хакасская легенда гласит, что лучшие люди племени после смерти иногда приходили назад в другом обличье. Только все это ерунда.
– Да правда, что ли? – усмехнулся я.
– Опять твоя ирония мимо кассы. Я имела в виду, что предания хакасов никак не могут пролить свет на загадки аринских курганов.
– Почему?
– Да потому, что они хоть и пересекались, но были совсем разные. Хакасы – пришлые тюрки, с развитой шаманской культурой. А арины – коренные енисейцы. Между прочим – родственники американских индейцев. И они были чистыми анималистами. У них не было шаманов и вертикального градиента миров, понимаешь? Поэтому им было до фени, какой стороной закапывать своих мертвых…
Я не нашелся, что на это сказать, и промолчал. Зрелище трупа, застывшего в толще земли, уже не вызывало у меня отвращения, оно, скорее, будило печаль. Мне стало жалко тех наивных людей, которые, наверное, всей душой желали, чтобы их девочка ожила, и не дождались ничего – тем более, что и сами они были уже так давно мертвы, что эта случайная могила осталась единственным следом их короткого существования.
– Так странно, – вдруг криво улыбнулась Нина, – но это дурацкое поверье о перевернутом покойнике оказалось чрезвычайно живучим. Ты знаешь, что в некоторых окрестных селах – ну, которые совсем в глухомани, – до сих пор есть никак не мотивированная традиция хоронить детей лицом вниз?
Я вздрогнул.
– Да, – медленно сказал я. – Представь себе, знаю.
К сожалению, знаю.
…Перед моим взором сгустилась картина: грязные комья земли, ливень, шеренга дядьев, зятьев, сватьев и кумовьев, одетых в одинаковые серые сорочки и выстроившихся вдоль немудрящего тесаного гроба – все с бесстрастными, неподвижными лицами, темные морщинистые пальцы цепко держат края мокрого погребального полотенца, в изголовье – мать в инвалидной коляске безмолвно подняла простоволосую голову в тусклое небо; и в этих невыносимых декорациях аляповатым пятном смотрится главное действующее лицо, хотя лица-то и не видно – покойница, наряженная в кричаще цветастое платье с розами, ромашками и кокетливыми фиолетовыми пуговками на открытой всем взглядам спине, с дрожащими кудрями на бледной шее, выглядывающей из-под черного платка… И я – набыченный, с опухшим лицом, сведенным злой ухмылкой, шатающийся то ли от ветра, то ли от выпитого, пытаюсь пережить этот бред…
Мне пришлось бешено замотать головой, чтобы отогнать это невозможно гнетущее видение. «И не только детей…» – пробормотал я под нос, но, к счастью, Нина не услышала меня – она