ию. Это было место, можно прямо сказать, без новостей, но достаточно кипучее и энергичное, со своей давно устоявшейся внутренней жизнью.
И традициями, одна из которых гласила, что если ты девушка, тебе больше двадцати лет и ты все еще не замужем, значит, твоя жизнь кончена, у тебя больше нет шанса благополучно устроить свою судьбу и ты, попросту говоря, существо пропащее и абсолютно безнадежное.
В моей ситуации этот закон действовал особенно остро, так как мне уже давно исполнилось двадцать пять, а свадьбы пока даже не предвиделось.
Но, надо заметить, мои родители начали переживать по этому поводу задолго до того, как мне исполнилось двадцать. Иногда я думаю, что они беспокоились об этом еще до моего рождения, с той самой минуты, как им сообщили, что у них будет девочка. По крайней мере, сколько я себя помню, я всегда слышала ворчливые высказывания в духе «Все читаешь, читаешь. Лучше бы вышла погулять, может, приглянулась бы кому-нибудь. Вот досидишь до тридцати, тогда посмотрим, как тебе книжки помогут».
Эта навязчивая идея относительно тридцати лет уже до того въелась в мамин лексикон, что и двух дней не проходило, чтоб она ее не озвучила, а вспоминала она о ней, мне думается, каждые полчаса.
Раньше я относилась к этому вполне хладнокровно, скорее всего, потому, что и родители еще не испытывали должного отчаяния, но после того, как мне стукнуло двадцать, напряженность по поводу моего замужества достигла своей критической высоты.
Дело в том, что именно в тот период огромное количество моих ровесниц начало активно выскакивать замуж. А так как город наш был небольшим и, следовательно, такое крупное событие, как свадьба, ни от кого не могло укрыться, всякий раз, как мама узнавала о свадьбе очередной моей бывшей одноклассницы или подружки по двору, она переживала тяжелейший стресс, и со временем ее паника, естественно, ничуть не ослабевала.
Отец держался лучше, но зато не прилагал никаких усилий, чтобы образумить маму; вместо этого он притаскивал домой очередные убийственные новости о намечающихся бракосочетаниях и тем самым только накалял обстановку в семье.
Мама требовала, чтобы я немедленно нашла «здорового, непьющего парня» и вышла за него замуж как можно скорее. Она находилась в таком нервном полу-истерическом состоянии, что я даже не осмеливалась возражать ей. И я действительно старалась исполнить ее просьбу, вот только мои усилия, к ее великому несчастью, не приводили к желаемым результатам.
Дело было не во внешности. Я, конечно, никогда не считала себя умопомрачительной красавицей, но и дурнушкой отнюдь не была. Меня никогда не считали похожей на кого-либо одного из родителей: по их собственному мнению, у обоих я взяла самое лучшее. Например, глаза мне достались папины – очень большие, яркие, насыщенного темно-серого цвета, которыми я могла говорить не хуже, чем языком, до того они были выразительные. Форма бровей также передалась от отца вместе с тонкими, но довольно изящными губами.
Однако нос мне достался мамин – недлинный и аккуратный, совсем не такой, как у отца, похожий на изгибистую картофелину. Светлая и гладкая кожа также перешла от нее вместе с красивыми, пушистыми, светло-русыми волосами.
Короче говоря, я не отличалась неземной красотой, но и уродливой меня никак нельзя было назвать. Я была красивой, но в меру, и не то чтобы никому не нравилась… дело в том, что никто не нравился мне.
В тот год, когда мама только-только стала жертвой этой проклятой «свадебной чумы», я лишь посмеивалась над ее страхами. По всей откровенности могу сказать, что я не завидовала ни одной из тех многочисленных невест, которыми мама старалась запугать меня. Я не радовалась, но и нисколько не волновалась. Меня просто не интересовали их судьбы. Я с удовольствием утопала в прекрасных, фантастических мирах, о которых мне рассказывали мои драгоценные книги, и не видела ничего привлекательного в унылом внешнем мире.
Что скрывать, я всегда была немного странной. Когда мои тринадцатилетние подружки обсуждали мальчишек и алчно выведывали, кто кому нравится, я со скукой отворачивалась и погружалась в воспоминания о недавно прочитанной книге, в которой обязательно фигурировали могущественные волшебники, отважные принцы, благородные королевы, ну и, понятное дело, эффектные злодеи.
Размышлять об этих мирах мне всегда было в тысячу раз приятнее, чем слушать жаркие дискуссии сверстниц о том, как правильно целоваться, и их рассказы о собственном чаще всего воображаемом опыте. Вернее сказать, в последнем вовсе не было ничего приятного.
Мама, которую уже тогда мое равнодушие к подобным вещам начинало беспокоить, успокаивала себя тем, что моя женственность (по какой-то непонятной причине она считала озабоченность парнями женственностью) проснется, когда я стану чуть старше. Но и тут ее постигло жестокое разочарование. С годами я не только не менялась, но как будто еще больше костенела в своем «женственном безразличии».
Я не испытывала ни малейшей потребности в мужском внимании и, если б не настоятельные увещевания со стороны родных, наверное, никогда бы и не вспоминала о нем.
Что касается поклонников, то они у меня были; не слишком