шительный грохот, по звучанию сравнимый разве что с обвалом в горах. Иногда ослепительные молнии, как раскаленные стрелы, шипя и крутясь волчком, ударяли в воду, и девочка вздрагивала всем своим крохотным тельцем, зажмуривала глаза, но не отрывалась от стекла. Ей казалось, что отвернись она хотя бы на миг, прекрати нести свою вахту – все погибнет. А «вахта» у Люси была недетская. На этом маленьком корабле каждый, по мере сил, старался делать все от него зависящее, чтобы берег когда-нибудь появился.
– Ты молись за всех нас, – сказала Люсе крестная. – Крепко молись, детская молитва многое может. Скрывать от тебя не буду, мы попали в большую беду, в воронку попали, компас сбился, приборы не работают, видимость нулевая, и когда утихнет шторм, неизвестно.
Затем она перекрестила девочку, крепко прижала ее к себе и добавила:
– Если не увидимся, родная, прости за все. Я люблю тебя.
Люся вцепилась в ее руку и громко заплакала, но крестная, разжав ее похолодевшие пальцы, проговорила глухо:
– Не реви, не время, лучше молись, чтобы Господь привел нас к острову.
Она резко оттолкнула племянницу и ушла. Ее работа была необходима в трюме, где скопилось полно воды, и женщины, ехавшие на корабле, пытались вычерпать ее.
Когда Люся осталась одна, сильный удар сотряс корабль, и девочка, не удержавшись на ногах, отлетела к стене пассажирского салона. Она съехала по стене на пол и прижалась к кожаному дивану. Ей вдруг так захотелось не вставать, не глядеть на страшное море, а забиться в уголок и сидеть тихо, как мышонок. «Чему быть, того не миновать», – вспомнились девочке слова соседки по коммуналке.
Люся закрыла глаза и стала вспоминать квартиру, в которой прожила последние три года. Она старалась думать только о хорошем, и ей вспомнился большой камин в их комнате, уютное старое кресло, на котором так любила сидеть крестная. Люся и родной сын крестной – Ваня – устраивались рядом на мягком коврике, и крестная усталым голосом рассказывала им какую-нибудь историю. Рассказы ее, в основном, были грустные, но к концу неизменно вмешивался Господь и спасал героев. Девочка всегда, с волнением и трепетом, ждала этой радостной минуты и благодарно прижималась к крестной. А Господь смотрел на нее «в четыре глаза» с двух больших икон на стене.
Крестная давно объяснила детям, что одна икона называется «Спас Нерукотворный», а вторая – «Казанская». «Спас» был понятен Люсе с самого начала, на то и «Спас», чтобы спасать, и «Нерукотворный» Он потому, что появляется там, где человеческие руки уже ничего не могут сделать. С «Казанской» поначалу отношения были сложнее, здесь Господь был совсем маленький, на руках у Божьей Матери. Видно было, что Мать очень любит Его. Но Люсю мать не любила, она это точно знала, а потому смотрела на икону недоверчиво и немного завидуя, но крестная, словно уловив состояние девочки, вдруг рассказала ей, что Божья Матерь любит не только Своего Сына, а всех детей и всех людей на свете. Объяснила она также, что Божественный Младенец тоже всех любит, и что на «Спасе» Он взрослый, а здесь – маленький. Это успокоило девочку, она знала, что женщина может полюбить чужого ребенка, как своего. Ведь полюбила же ее крестная, а Ване часто доставалось от матери намного сильнее, чем ей, Люсе!
Ваня был четырьмя годами старше Люси, ему прошлой весной исполнилось десять лет, и теперь он вместе со взрослыми находился там, внизу, в страшном трюме, и замерзшими красными руками помогал вычерпывать воду. Люся вспомнила о брате, именно так она звала мальчика, и ей стало не по себе.
– Он там работает, помогает, а я… – вслух произнесла девочка. – Нет, не буду бояться, надо молитву читать.
Она сделала попытку встать, но кораблик опять резко накренился, и девочку словно припечатало к стене.
– Вот и ладно, – опять вслух сказала Люся, обращаясь к Кому-то невидимому. – Ты сам видишь, мне не встать.
Она еще четко не осознавала, к Кому обращается, но почему-то чувствовала, что этот Кто-то слышит ее. Девочка закрыла глаза и попыталась снова представить себе дом: вот и полки с книгами, занавески на окне приоткрыты, виден старинный парк, по которому они с Ваней так любили гулять. Люся чувствует на своем лице лучи раннего весеннего солнышка, оно золотит кружевные ветки огромных деревьев, блестят окна старинного дворца, жарко горит купол дворцовой церкви, а над ним, в облаках, – маленький крест, как свечечка, горит. Люся засыпает, глядя на этот крест, но вдруг он начинает стремительно падать вниз, и это уже не крест, а Младенец, какой-то очень знакомый. Он словно летит с неба, прямо на нее! Люся вскрикивает, подставляет руки и просыпается.
Жгучий стыд охватывает девочку, ей становится даже жарко. Перед ее глазами все еще стоит Младенец, падающий с неба. «Это я виновата, – проносится в Люсиной головке. – Я – трусиха, что я теперь скажу крестной!» Она решительно встает и, держась за стенку, двигается к окну салона. Достигнув цели, девочка вцепляется руками в ручки-держатели возле окна.
– Господи, помилуй! – шепчут ее запекшиеся губы. – Прости меня, помоги капитану дяде Жене, и крестной, и Ванечке, и матросу Сашке, и Артемьичу старому, и Ивашиным всем, и остальным, добраться до острова.
Люся