ля поцелуя вторую изюмину.
– Поживешь с мое…
– Я обиделась! – сообщила она, специально нахмурив темные, почти сросшиеся на переносице брови.
– Из-за чего? – превозмогая равнодушие, огорчился он.
– Из-за того! До меня ты не жил… Не жил! Ты готовился к встрече со мной. Понимаешь? Ты должен это понимать!
Свою правоту она тут же начала страстно доказывать, а он терпеливо отвечал на ее старательную пылкость, чувствуя себя при этом опрокинутым на спину поседелым сфинксом, на котором буйно торжествует ненасытная юность.
– Да, да… Сейчас… Сейчас! – болезненно зажмурившись, в беспамятстве шептала Вета и безошибочным движением смуглой руки поправляла длинные спутанные волосы, мятущиеся в такт ее добычливым чреслам.
Эта безошибочность во время буйного любовного обморока немного раздражала Башмакова, но зато ему нравилось, когда Вета внезапно распахивала антрацитовые глаза – и слепой взгляд ее устремлялся в пустоту, туда, откуда вот-вот должна была ударить молния моментального счастья…
Девушка открыла глаза. Но совсем не так, как ему нравилось: взгляд был испуган и растерян. Горячее, трепещущее, уже готовое принять в себя молнию тело вдруг сжалось и остыло. Мгновенно. Башмаков даже почувствовал внезапный холод, сокровенно перетекающий в его тело, будто в сообщающийся сосуд.
«Наверное, так же чувствуют себя сиамские близнецы, когда ссорятся, – предположил он. – Сейчас спросит про Катю…»
Вета склонилась над ним и прижалась горячим влажным лбом к его лбу. Ее глаза слились в одно черное искрящееся око.
– А ты не обманываешь?
– Ты мне не веришь?!
– Тебе верю, но есть еще и она…
– Ты же знаешь, мы спим в разных комнатах.
– Правда?
– Врать не обучены! – оскорбился он, думая о том, как все-таки юная наивность украшает мир.
– Но ведь она…
– Катю это давно не волнует.
– Ее! – Вета обиженно выпрямилась.
– Ладно: ее это давно уже не волнует, – согласился Башмаков.
– Наверное, лет через двадцать меня это тоже волновать не будет. А ты станешь стареньким, седеньким, с палочкой… Я тебе буду давать разные лекарства.
– Знаешь, какие старички бывают? О-го-го!
– Тогда и меня это тоже будет волновать. Я тебя замучу, и ты умрешь в постели!
– Люди обычно и умирают в постели.
– Нет, люди умирают в кровати, а ты умрешь в постели. Со мной!
– Возможно, – кивнул Башмаков и заложил руки за голову.
– Тебе со мной хорошо? – Она снова склонилась над ним, касаясь сосками его волосатого тела.
Грудь у нее была большая, еще не утомленная жизнью, и напоминала половинки лимона. А это, если верить одной затейливой методе определения женского характера, означало «романтическую сексуальность, доверчивость, преданность и безоглядную веру в будущее».
– Мне очень хорошо.
– Очень или очень-очень?
Башмаков подумал о том, что достаточно увидеть мужчину и женщину наедине, чтобы понять: кто из двоих любит сильнее или кто из двоих вообще любит. Тот, кто любит, всегда участливо склоняется над тем, кто лежит, заложив руки за голову.
– Очень или очень-очень? – повторила Вета свой вопрос.
– Очень-очень.
– Между прочим, ты понравился папе!
– В каком смысле?
– Во всех. Он хочет, чтобы мы с тобой обязательно обвенчались!
– Если папа хочет, значит, обвенчаемся…
– Ты будешь ей что-нибудь объяснять? – спросила Вета, высвобождая Башмакова и ложась рядом.
– Наверное, нет. Просто соберусь и уйду…
– А если она спросит?
– Отвечу, что просто люблю другую…
– А если она спросит: «Кого?»
– Не спросит.
– Я бы тоже не спросила. Из гордости.
– Она не спросит из усталости.
– Боже! Как можно устать… От тебя! От этого…
Вета нежно провела пальцами по этому, подперла ладонью щеку и уставилась на Башмакова с таким обожанием, что он даже застеснялся вскочившего на щеке прыщика.
– Олешек, знаешь, мне кажется, лучше все-таки ей сказать, а то как-то нечестно получается. Если ты все объяснишь, она тебя отпустит. Ведь ты сам говоришь – между вами уже ничего нет.
– А если не отпустит?
– Тогда мы убежим. А потом ты ей с Кипра напишешь письмо.
– Как будет «побег» по-английски?
– А вы разве еще не проходили? «Escape». «Побег» будет «escape»…
– Значит, «беглец» будет «искейпер»? Нет, лучше – «эскейпер». Это как «эсквайр»…
– «Эскейпер»? Такого слова, кажется, нет… – Она нахмурилась, припоминая. – Точно нет. «Беглец» будет «runaway».
– Жалко.
– Чего