ставать по утрам он ленился не только от того, что давно никуда не спешил, его донимало колено. Полгода назад ему заменили коленный сустав. Он долго не решался на хирургическое вмешательство. Полагал, артроз можно вылечить мазями и компрессами из экзотических трав. Но время шло, а неприятные ощущения усиливались. Сгибать колено становилось все труднее, а главное, это простое действие вызывало жгучую, саднящую боль, с которой он со временем свыкся и научился терпеть. Вынужден был терпеть. «Вот оно новое непотребное чувство на старости лет, – повторял перед сном Авдеев, поглаживая вспученное колено шершавой ладонью. – Вот оно и пришло».
Жил Авдеев один. Занимал трехкомнатную квартиру в центре города, третий этаж. Жену похоронил шесть лет назад. Нелепая смерть – воспаление легких. Все случилось внезапно. Лечили язву желудка, и вроде вылечили. А после начался кашель. Сначала несильный. Не обратили на него внимания. Потом нарастающий, жуткий. Авдеев до сих пор его помнил и вздрагивал по ночам, когда за стеной воздух сотрясал сосед-хроник, разбитый бронхитом.
На восьмом десятке единственным сожителем Авдеева стала боль. На ночь он укладывал в постель не только себя, но и ногу. Искал для колена то положение, в котором оно не болело. Но случалось, что и в единственно правильном положении колено ныло. Была ли это реакция на погоду? А может, это больной сустав просил о давно назревшей помощи? Теперь уже запоздалой.
Операцию ему сделали успешно и бесплатно. Правда, ждал он ее восемь месяцев. Сначала оперировали тех, кто встал в очередь год назад. Потом протезировали федеральных льготников и заслуженных людей, после чего возникли сложности с поставками протезов.
Но и с новым, инородным телом в колене (Авдеев называл его пластинкой) он чувствовал себя не вполне комфортно. Боль не ушла, а стала другой. Менее резкой, более терпимой, но все той же постоянной, напоминавшей о себе, стоило лишь ослабить внимание к новому суставу. Да пришла еще навязчивая мысль, что вся эта «ненадежная конструкция» может рассыпаться, если он оступится и упадет, либо заденет коленом дверь.
В санатории, куда Авдеева отправили из клиники на реабилитацию, медсестра, снимавшая ему швы, сказала, что нужно не бояться учиться ходить заново. Она показала Авдееву, как разрабатывать ногу, внимательно осмотрела припухший сустав: все нормально, колено сгибается неплохо, а опасения насчет краха конструкции – обычный послеоперационный синдром. Медсестра привела к Авдееву санаторную массажистку. Неделю Рая поглаживала его измученное колено ловкими теплыми руками и приговаривала, что они еще станцуют.
Из санатория Авдеев приехал две недели назад. Ночевал в кабинете. Здесь было меньше места, чем в спальне. Пахло книжной пылью и старыми обоями, скрученными в желтые трубочки под потолком. Зато все тут лежало под рукой. С недавних пор Авдеев начал придавать значение расстановке жизненно необходимых предметов. Письменный стол, которым он давно не пользовался, был завален лекарствами, медицинскими заключениями, рецептами. Тут же стояли кружки и тарелки со столовыми приборами, вперемешку чистыми и грязными. Рядом пылились картонные папки, набитые рукописями его статей и монографий. Туда Авдеев не заглядывал лет пять.
Предметы, разбросанные на столе, образовывали тем не менее некий порядок, хорошо изученный Авдеевым после возвращения из санатория. Он сам инициировал эту хаотичную обстановку ради собственного же удобства и поругивал себя за то, что игнорирует костыли, не разрабатывает колено, не странствует по ставшей неимоверно большой квартире в поисках свежего носового платка, ленится поливать в зале поникшую герань, не пьет кислый гранатовый сок для поднятия гемоглобина.
Ореол его обитания сузился до двенадцати квадратных метров кабинета. «Теперь это мое лежбище», – посмеивался над собой Авдеев и скептически смотрел в дверной проем, откуда сквозь небольшой коридор виднелся фрагмент захламленного зала. Дольше всего Авдееву приходилось ковылять до кухни. Этот маршрут удручал, но вместе с тем вдохновлял на скромные кулинарные подвиги. Привыкший хорошо и регулярно питаться, Авдеев не представлял своего дня без тарелки горячего супа и второго блюда. Готовил он с вечера. Варил овощные супы, развлекался куриным бульоном. В особом почете была у него жареная картошка. Он обожал ее уминать с сочной котлетой, приговаривал: «Заразная сволочь, сплошной яд, но вкуснотища!» Правда, котлетами теперь он довольствовался магазинными.
С тех пор, как жизнь Авдеева дала трещину в коленном суставе, он как-то быстро, сам того не замечая, превратился в неряшливого рассеянного старца. Похудел, осунулся, отпустил усы, оброс густой бородой, которую никогда не носил. Он стал похож на реликтового профессора престижного вуза, коим собственно и являлся.
Полтора года назад, уже хромого и засыпающего на занятиях, его проводили на пенсию. Провожали пышно. Были поздравления в университетской газете, на кафедру приезжал молодой ректор в окружении торжественно грустных деканов и председателя профкома. Авдееву вручили почетную грамоту и роскошный букет бордовых замшевых роз. Основные подарки ему достались от кафедры. Авдеев возглавлял ее двенадцать лет, а в период расцвета преподавательской деятельности был деканом исторического факультета.