нцо Эспозито
Дрон Антонио Старита
Бисквит Эдуардо Чирилло
Спичка Агостино Де Роза
Часть первая
Паранца приходит с моря
Где дети, там и золотой век.
Слово “паранца”[2] – с моря.
Тот, кто родился у моря, чувствует его по‑особенному. Море дает работу, омывает, вторгается, властвует. Ты можешь всю остальную часть жизни провести вдали от моря, но будешь всегда пропитан им. Рожденный на море знает, что есть море тяжкого труда, море прибытия и отправления, море сточных вод, море, которое тебя отделяет от других. Есть море – клоака, море – путь побега, море – непреодолимый барьер. Есть ночное море.
Ночью выходят на рыбалку. Чернильная тьма. Проклятия вместо слов молитвы. Тишина. Только шум мотора.
Две лодки удаляются, маленькие, утлые, нагруженные прожекторами так, что кажется, вот-вот пойдут ко дну. Одна – налево, другая – направо, а фонарь светит, приманивая рыбу. Прожектор. Слепящий луч, солоноватое электричество. Резкий свет безжалостно разрывает воду до самого дна. Морское дно пугает: будто видишь, где конец всему. Вот здесь? В этом месиве камней и песка, покрытом толщей воды? И это все?
Паранца – название лодки, которая охотится на рыбу, приманивая ее светом.
Новое солнце электрическое; свет проникает в воду, овладевает ею, и рыба ищет его, доверяет ему. Доверяет жизни, плывет, открыв рот, ведомая инстинктом. Тем временем растягивается невод, быстро-быстро; сеть уже на страже по периметру косяка, обволакивает его.
Потом свет замирает, кажется, сейчас до него доберутся раскрытые рты. Между тем рыбы жмутся одна к другой, работают плавниками, ищут себе место. Как если бы вся вода вдруг стала лужей. Они подскакивают, а когда шлепаются, ударяются обо что‑то не такое мягкое, как песок, но и не такое твердое, как камни. Кажется, через него можно пробиться, но ничего не получается. Они мечутся вверх-вниз, вверх-вниз, вправо-влево, вправо-влево, но все слабее, и слабее, и слабее.
Свет гаснет. Невод идет вверх, и для рыб море внезапно опрокидывается, словно дно морское взлетает к небу. Есть только сети, которые вытягивают. Жадно хватая воздух, рты у рыб превращаются в маленькие, полные отчаяния кружочки, а раздутые жабры – как мочевые пузыри. Гонка к свету окончена.
Дерьмо
– Ты на меня уставился?
– Вот еще, сдался ты мне!
– А чё тогда уставился?
– Слушай, брат, ты меня с кем‑то путаешь! Мне вобще на тебя плевать.
Ренатино стоял в компании мальчишек, его давно высматривали в толпе, и не успел он опомниться, подошли эти четверо. Взгляд – это территория, это родина; смотреть на кого‑то – значит войти к нему в дом без приглашения. Смотреть пристально – дерзко вломиться. Выдержать взгляд – проявить силу, показать свою власть.
Они стояли в центре небольшой площади, окруженной домами, сюда вела всего одна улица, на углу был единственный бар и пальма, придающая площади экзотический вид. Это растение, втиснутое на небольшой клочок земли, меняло облик фасадов, окон и дверей, как будто его случайно занесло сюда с площади Беллини порывом ветра.
Им было не больше шестнадцати. Они наступали, чувствуя дыхание друг друга. Они были уже на взводе. Нос к носу, готовые сцепиться, если б не вмешался Бриато. Он встал между ними, будто возвел рубеж.
– Ты еще не заткнулся?! Все болтаешь?! И смотрит он, ишь, уставился!
Ренатино не опускал глаз от стыда, но если б он мог выкрутиться из этой ситуации, проявив покорность, он сделал бы это с удовольствием. Склонить голову, даже встать на колени. Их было слишком много на одного: когда надо кого‑то отдубасить, кодекс чести не в счет. “Отдубасить” в Неаполе – это не просто “избить” или “стукнуть”. Как бывает в народной речи, глагол “дубасить” выходит за пределы своего непосредственного значения. Отдубасить может мама, избивает полиция; отдубасить может отец или дед, а стукнет учитель в школе; дубасит тебя твоя девушка, если ты засмотрелся на другую.
Дубасят, вкладывая всю злость, со всей дури, без всяких правил. А главное, как ни странно, дубасят того, с кем существует некая связь. Дубасят того, кого знают; избивают постороннего. Дубасят близкого по территории, культуре, отношениям, того, кто является частью твоей жизни. Бьют же того, кто не имеет к тебе никакого отношения.
– Значит, ставишь лайки фотографиям Летиции? Комментируешь, значит, а когда я подхожу, еще и пялишься на меня? – набросился Николас, пригвождая Ренатино, как букашку, черными булавками своих глаз.
– Сдался ты мне… я вообще на тебя не смотрю. А если Летиция выкладывает фото, значит, я могу их комментировать и лайкать.
– Думаешь, я не должен тебя за это отдубасить?
– О, ты меня достал, Николас.
Николас первым начал толкать Ренатино: тот спотыкался о ноги стоящих вокруг и отскакивал от окруживших его тел, как бильярдный