ак темней.
В моем молчанье – так много муки,
Страданий гордых, незримых слез
Ночей бессонных, веков разлуки,
Неразделенных, сожженных грез.
В моем безумье – так много счастья,
Восторгов жадных, могучих сил,
Что сердцу страшен покой бесстрастья,
Как мертвый холод немых могил.
Но щит мне крепкий – в моем незнанье
От страха смерти и бытия,
В моем молчанье – мое призванье,
Мое безумье – любовь моя.
Мой замок
Мой светлый замок так велик,
Так недоступен и высок,
Что скоро листья повилик
Ковром заткут его порог.
И своды гулкие паук
Затянет в дым своих тенет,
Где чуждых дней залетный звук
Ответной рифмы не найдет.
Там шум фонтанов мне поет,
Как хорошо в полдневный зной,
Взметая холод вольных вод,
Дробиться радугой цветной.
Мой замок высится в такой
Недостижимой вышине,
Что крики воронов тоской
Не отравили песен мне.
Моя свобода широка,
Мой сон медлителен и тих,
И золотые облака,
Скользя, плывут у ног моих.
В саркофаге
Мне снилось – мы с тобой дремали в саркофаге,
Внимая, как прибой о камни бьет волну.
И наши имена горели в чудной саге
Двумя звездами, слитыми в одну.
Над нами шли века, сменялись поколенья,
Нас вихри замели в горячие пески;
Но наши имена, свободные от тленья,
Звучали в гимнах страсти и тоски.
И мимо смерть прошла. Лишь блеск ее воскрылий
Мы видели сквозь сон, смежив глаза свои.
И наши имена, струя дыханье лилий,
Цвели в преданьях сказочной любви.
Серафимы
Резнею кровавой на время насытясь,
Устали и слуги, и доблестный витязь, —
И входят под своды обители Божьей,
Где теплятся свечи Господних подножий.
И с кроткой улыбкой со стен базилики
Глядят серафимов блаженные лики.
Палач, утомленный, уснул на мгновенье,
Подвешенной жертвы растет исступленье.
На дыбе трепещет избитое тело.
Медлительным пыткам не видно предела.
А там, над землею, над тьмою кромешной,
Парят серафимы с улыбкой безгрешной.
В глубоком in pace[1], без воли и силы
Монахиня бьется о камни могилы.
В холодную яму, где крысы и плесень,
Доносится отзвук божественных песен.
То с гулом органа, в куреньях незримых,
«Осанна! Осанна!» поют серафимы.
Восточные облака
Идут, идут небесные верблюды,
По синеве вздымая дымный прах.
Жемчужин-слез сверкающие груды
Несут они на белых раменах.
В вечерний час, по розовой пустыне,
Бесследный путь оставив за собой,
К надзвездной Мекке, к призрачной Медине
Спешат они, гонимые судьбой.
О, плачьте, плачьте! Счет ведется строго.
Истают дни, как утренний туман, —
Но жемчуг слез в сокровищницу Бога
Перенесет воздушный караван.
Пробужденный лебедь
«И дрогнет лебедь пробужденный,
Моя бессмертная душа». Т. II
Страдала я – и не был ты со мной.
Я плакала – ты был далеко.
Уныл и сер лежал мой путь земной, —
Я изнывала одиноко.
Те дни прошли. Не все мы рождены
Для подвига самозабвенья.
В моей душе такие дышат сны,
Такие блещут откровенья,
Что самый мир, что самый круг земли,
Замкнутый небом, кажется мне тесен,
И нет границ для грез и песен;
Для звуков, тающих вдали.
Страдала я, когда ты был далеко.
Я