аставлен пустой винной тарой, остальное пространство загажено картофельными очистками, сигаретными и папиросными бычками и еще много чем, не поддающимся описанию. Из густо покрытого окислами неисправного кухонного крана льется тонюсенькая рыжеватая струйка и, ударившись в закопченный бок алюминиевой кастрюли, теряется в завалах немытой посуды. На газовой плите бурлит и негодует давно вскипевший чайник. За грязными стеклами кухонного окна завывает вьюга, снежные заряды то и дело молотят по стеклу. Уличные фонари разбиты революционно настроенными народными массами, непроглядную ночную темень разгоняет льющийся из окон жилых квартир свет. На дворе очередная политическая оттепель под названием Перестройка.
За столом двое: женщина в засаленном домашнем халате и тапочках, еще не старая, но довольно потрепанная, и интеллигентного вида пожилой мужчина в очках. На нем серый костюм классического покроя, слегка помятая синяя полосатая рубаха и серый в полоску галстук, на ногах валенки с калошами. Оба, мягко выражаясь, в нетрезвом состоянии. На столе початая поллитровка с какой-то мутной субстанцией, а рядом еще одна – полная. В суповой тарелке порезанные с полкило зельца, с полбуханки черного хлеба и головка лука. Перед тарелкой, прямо на столешнице, горка шоколадных конфет «Аленушка» производства московской фабрики «Красный Октябрь».
– Все-таки козлина этот Меченый! – отправляя прямо на пол докуренную до бумажной гильзы беломорину, воскликнула в сердцах дама. – Своих партейцев дрючь, как твоей душе угодно, на то оне и партейцы – комуняки, значица, а нас, простой народ, не замай! Ишь чего удумал, сволочь, сухой закон! Вот же падла говорливая! Послушать, так везде у него «процесс пошел», а на поверку… – Женщина затянула немелодично: – Тиха-а в лесу, тока не спя-ять дрозды, завтра дрозды получать… – Прервав песню на самом интересном месте, она посмотрела на задумавшегося о чем-то собутыльника. – Митрич, ты чего это размечтамшись? А ну-ка не сачкуй, наливай! Седни у нас с тобой эвон какой замечательный улов: штук сто «чебурашек» и полста водочных пузырей. Жаль, из-под шампанского перестали принимать. Все равно, считай, пятнарик заработали. Завтрева оттащим и сдадим оптом Зинаиде, будет на что опохмелиться. Пятнадцать рублев, – благоговейно повторила она, возведя очи к потолку, затем вновь воззрилась на собутыльника и не без язвинки в голосе спросила: – Вот скажи-ка мне, Митрич, много ты зарабатывал на своих бабочках в своем университете, ентомолаг несчастный?
Вопрос вывел мужчину из ступора. Он сосредоточил взгляд своих водянистых глаз на собеседнице и, покачав головой, ответствовал:
– Вы, Варвара Павловна, зря ехидничаете. Мы, энтомологи, великую пользу государству приносим. Без нас и урожая бы никакого не было. А что касается вашего покорного слуги, уважаемая, так меня еще пять лет назад звали в Йельский университет, прочитать курс лекций по прямокрылым…
– Ага, зерно в Канаде покупаем, а свое моль съедает, зато по полной программе получаем лапшу на уши кажинный раз про знатных комбайнеров, урожай без потерь и закрома Родины. А где они, эти закрома, коль водку уже не из чего делать и ваще на прилавках шаром покати – жрать нечего?! Все Горбач проклятый профукал. Похоже, капиталюги хорошо ему отстегнули, эвон Райка в каких одежках щеголяет! – не сдержала праведного гнева Варвара Павловна. Затем примирительно сказала: – Ладно, Митрич, не ерепенься и не лезь в бутылку, а свою байку про то, как тебя хотели в Америку забрать, расскажешь кому-нибудь еще. Прохвессор ты наш! Луче наливай-ка по граммульке. Оно хоть и поганая самогня у Кузьмовны, но ничего крепше «буратины» или крем-содовой нонече окрест не сыскать.
После того как мужчина выполнил просьбу дамы, оба подняли стаканы, чокнулись и дружно влили в закаленные глотки мутное пойло.
– У-у-х!.. Крепка советская власть! – поднося к носу ржаную корочку, громко воскликнул Митрич, затем отправил ее в рот и потеплевшим взором посмотрел на Варвару Павловну. – Вы, дорогая моя благодетельница, не думайте, ничего такого, Это я сейчас «несознательный общественный элемент». Было время…
– Да слыхали ужо, – беззаботно махнула рукой женщина. – Давай-ка, Митрич, луче споем нашу. – И, не дожидаясь согласия приятеля, громко затянула: – Ох, и напи-и-лася я пьяна, ох не дойду-у я до дому-у, завела меня тропка дальняя до вишневово саду-у…
Вслед за ней и Митрич подхватил:
– Там кукушка кукует, мое сердце волнует. Ты скажи-ка мне, расскажи-ка мне, где мой милый ночует?
Далее они продолжили уже с разложением на два голоса:
– Если он при дороге, помоги ему боже. Если с любушкой на постелюшке, накажи его боже…
Закончили дружно, ладно и очень громко, аж посуда на полке зазвенела:
– Если б раньше я знала, что так замужем плохо, расплела бы я русу косоньку да сидела бы дома.
После того как последний аккорд отгремел, женщина в творческом запале саданула по столу кулачком и разрыдалась в голос.
По всей видимости, подобная реакция была вполне ожидаемой, поскольку мужчина не посчитал нужным начать успокаивать ее, а, расплескав по стаканам остатки из бутылки, пафосно провозгласил:
– А не