ромная ступень в несколько сотен человеческих ростов. Повинуясь неведомому зову, он пошел за ними, чувствуя, что надо идти к уступу и к тем странным лестницам. Тишина скорби висела в воздухе, он шел и боялся приблизиться к этим неизвестным людям, большим и маленьким, толстым и худым, старым и молодым. Все, как и он, шли к краю долины, заканчивавшейся отвесной скалой, уносящейся ввысь. Дойдя до края, он осмелев поднял голову и осмотрелся; множество лестниц, прислонённых к краю уступа, исчезали за краем уступа. И почему-то каждый знал свой путь и свою лестницу, ведущую вверх. Вереницы выстроившихся у каждой из лестниц людей поднимались вверх и, казалось, исчезали за краем выступа. Сколько бы ни вглядывался, он никак не мог разобрать их лиц. Люди поднимались по ним, но что-то временами падало вниз, и под лестницами образовались кучи каких-то бесформенных предметов, образовавшие небольшие пирамидки, но, что там в этих кучах, разглядеть он тоже не смог, сколько бы ни старался, хотя они были достаточно близко. Пройдя мимо них, он увидел крайнюю лестницу, стоявшую поодаль от остальных и у которой не было ни единой души. Он понял, что это его путь и что надо подниматься по ней и, наступив на перекладину, начал подъем. Довольно легко взобравшись на уступ, он огляделся, но впереди за плотным туманом ничего не было видно; несколько растерявшись он повернул голову направо, и у него захватило дух от увиденного; черная стена невероятной высоты, уходящая куда-то ввысь и на которой были нанесены странные письмена. Он пытался прочесть их, вглядываясь и перебирая в памяти все, что знал, но видел что-то вроде иероглифов, не похожих ни на какие другие, что он видел раньше. Стройные ряды древних знаков заполняли стену снизу до верху, образуя какой-то невероятный узор, исчезавший там, где уже не доставал взгляд. Он огорченно подумал, что ему никогда не прочесть эти странные письмена, когда ему внезапно пришла в голову мысль, что нельзя подходить к этой стене, и, переборов любопытство, он отошел от стены и шагнул в туман. Сделав шаг, он оказался у небольшого дома, типа того, что можно увидеть в любом селе или городе, небольшой, с острой крышей и двумя окнами, выходившими на улицу. Войдя внутрь, он увидел в комнате сидящего за столом человека, и как подсказывало что-то, ожидавшего его. Сев напротив, он взглянул ему в лицо, и поздоровался;
– Салам алейкум, Махмуд!
– Ва алейкум салам, Мазгар. Зачем ты хотел видеть меня?
– Не знаю, наверно, переживал за тебя, думал, правильно ли я поступил, лишив тебя жизни. Я желал, как лучше, и это не дает мне покоя. Я хочу, чтобы ты помог мне снять камень с моей души. Не проходит и дня, чтобы не вспоминал о тебе. Я ведь задушил тебя, помнишь?
– Помню, но у меня нет на тебя зла, и я не держу на тебя обид. Ты помог мне уйти без боли. Спасибо. Мне здесь хорошо, намного лучше, чем там.
– А здесь ад или рай?
– Здесь нет ада или рая, здесь, наверное, продолжение того, что вы называете жизнью у себя.
– А как же, – тут он запнулся, выбирая слово и подобрав, как ему казалось, подходящее, спросил: – недобрые люди? Они тоже здесь?
– Здесь нет понятия добра или зла, к которому ты привык у себя, сюда приходят те, кто прошел испытание.
– Какое испытание?
– Испытание жизнью, той, что ты прожил, и если ты прошел его, ты оказываешься здесь, если нет, то ты попросту исчезаешь, словно тебя никогда не было.
– А как же мучения, расплата за грехи, или награда за мучения? Все то, о чем нам твердят с детства. Я ничего не пойму.
– Для чего они, если у тебя была возможность исправить ошибки там? Тебе, может быть, и трудно это принять, но то, что тебя сотрут, словно тебя никогда не было, гораздо хуже, чем какие-то мучения.
– А разве Тот, кто все это создал, ошибается в своих созданиях?
– Он не ошибается, он дает тебе свободу, самостоятельность, право выбора поступить так, как ты хочешь, ты сам принимаешь решения, и ты сам отвечаешь за них. И когда приходит время, ты узнаешь себе цену. Свечу можно зажечь и точно также можно задуть.
– Тогда зачем Ему мы? Разве миры не будут в покое и спокойствии без тех бед, что причиняют люди друг другу и вообще всему живому? И разве меня спрашивали, хочу ли я родиться человеком? Хочу ли я прожить жизнь, полную горя и страданий, раздираемый разными инстинктами, мечущийся между совестью и страданием, между желаниями и запретами, между добром и злом?
– Ты рассуждаешь как человек, не так как мы здесь. То, что тебе привычно и понятно у вас там, здесь имеет другой смысл. Это трудно понять, к этому надо прийти. К сожалению, я не смогу тебе объяснить всей разницы. Представь себя на минутку яичным желтком, будущим цыпленком, который еще не вылупился из яйца, и при этом я буду объяснять тебе, что такое мать, отец, дождь, зерно, зеленая трава, солнце на небе или первый снег. Разве пчела, собирающая мед, знает о существовании и помыслах пасечника? У тебя нет средств понимания того, что я мог бы тебе рассказать.
– Ты не ответил на мои вопросы.
– Я не могу на них ответить, для каждого есть свой ответ, свое решение.
– Ну хорошо, ответь хотя бы на один: я свободен от рождения или нет?
– Все