взрывались розоватые облачка шрапнелей да трещали ружейные залпы. Но больше выжидательно молчали. С наших позиций «его» было хорошо видно, особенно из траншей пехотного полка, где служил Левушка.
Лев Геннадиевич Струйский, балагур каких мало, молодцевато носил свои подпоручичьи погоны и лихо заламывал на затылок мохнатую папаху, сменившую фуражку защитного цвета. Русокудрый, румяный, свежий и жизнерадостный, Левушка пришел на войну, как на праздник, и воспринимал с редкой стойкостью все её жуткие впечатления. Его живые глаза горели воодушевлением, крепкие зубы сверкали в улыбке, да и ямочки на румяных щеках, казалось, сияли тоже, как глаза и зубы.
Левушка был любимцем семьи, солдат и однополчан-товарищей.
– Левушка – наше красное солнышко, – шептала старушка-мать, гладя, бывало, высохшей рукой румяные щеки своего двадцатитрехлетнего любимца-сына.
– Левка – не брат, а прелесть! – кричала хохотушка-сестра Катя, повисая у него на шее, еще там, дома, когда он приезжал к ним гостить в Липки в редкие дни отпуска.
– Славный наш Левушка, – говорила старшая Зоя, уже начинающая блекнуть девушка.
И младший брат Вика, еще кадет, замечал важным ломающимся кадетским басом:
– У Льва счастливая судьба: всеобщий любимец и баловень. А все потому, что молодчинище.
– Что и говорит – бабушка наворожила! А вот я его терпеть не могу. Зачем дразнится зачем изводит?
Это уже говорила сиротка Феничка, дочь бывшего управляющего, которую после смерти её отца приютили в семье Струйских.
Да, Левушка действительно дразнил милую маленькую Феничку с черными глазками, с маленьким, словно обиженным ртом. Сначала, еще в детстве, он отнимал игрушки и деспотически главенствовал в играх, потом, когда подросли, смущал и изводил уже по-иному:
– А ведь Феничка влюблена. Мама, Зоя, Катя, посмотрите! Или вы не замечаете? Видите, как краснеет она каждый раз, что Картошкин входит в комнату. Фи, Феничка! У вас дурной вкус. Право, дурной! Будете мадам Картошкина. Какой ужас!
Картошкин был худой, длинный управляющий Липок, небольшого именьица Струйских, лежавшего близ Луги, безнадежно и упорно влюбленный в Феничку.
Она искренне злилась на насмешки Левушки и чуть не плакала от досады.
Милая Феничка! Что-то она теперь? Что сестры, Зоя и Катя, и мамочка, проливавшая бесконечные слезы пред отъездом Левушки на войну.
II
Было студеное январское утро. В окопах разводили маленькие костры и грелись вокруг них, как могли. Говорили о том, что у «него», в нескольких стах шагах по ту сторону заледеневшей реки, куда лучше; будто в «его» окопах, ровно в горницах, убрано: и ковры, накраденные в фольварках у окрестных помещиках, и чуть ли не пианино, добытое тем же путем. Впрочем, говорила больше молодежь, а старые солдаты усмехались скептически:
– Ишь, выдумывают тоже!.. Поди-кось, они корни древесные жуют – жрать им нечего, а вы – пьянины. Небось, пьянины-то в голове у тебя, парень!
– Никак нет, дяденька, потому как никаких пьянин в головах таперича иметь не полагается. Все как есть черезвые на подбор, – бойко под общий хохот отшучивался молодой солдатик.
– А ну-ка, братцы, давай-кась я поддразню «ево»! – обратился он к товарищам и прежде нежели подоспевший к группе подпоручик Струйский, мог остановить храбреца. Солдатик пулей вылетел из окопа на низенькую насыпь. Здесь, приложив руки ко рту трубкой, он закричал, сильно напрягая голос:
– Эй, немец-перец, колбаса! Как тебя? Гутен морген! Ступай к нам, коли жив еще, чай пить в окоп.
– В о-о-окоп! – повторило вдоль берега эхо. На неприятельских позициях видимо расслышали, зашевелились. Откуда-то из земли показались сначала головы в касках, а потом и дула винтовок.
– Назад, Семирякин, назад! – скомандовал Левушка.
Но солдат, прежде чем снова спрыгнуть в окоп, низко поклонился в «его» сторону в ответ на потрещавшие выстрелы.
– Ишь, тварь неблагодарная, колбаса протухлая! Его честь честью добрые люди приглашают, а он заместо спасибо ишь тебя чем… Ну, постой же ты! – и, схватив первую попавшуюся винтовку, Семирякин выстрелил.
– Господа, поздравляю: дождались дела. Нашему батальону выпала честь первому пробраться за темнотой к тем восточным окопам и взять их, во что бы то ни стало, в нынешнюю ночь, – произнес маленький плотный батальонный командир, обращаясь к офицерам своей части.
– Ночь по-видимому будет благоприятная, безлунная… Только бы их проклятые прожекторы не подгадили дело! – и капитан Рагужин, ротное начальство Левушки, обвел большими близорукими глазами небо.
– Господа, я предлагаю желающим отправиться с наступлением темноты в секрет, снять неприятельских часовых и подать сигнал в удобный момент к атаке, – снова проговорил батальонный.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».