бумажный абажур. Приятный свет озарил низкую продолговатую комнату, убранную с некоторым щегольством. Мягкий диван и два кресла были обиты красным ситцем с большими желтыми букетами; перед диваном стоял круглый стол с узорчатой клеенкой; между окнам висело небольшое зеркало, приютился столик с высокими стеклянными подсвечниками, на которых красовались огромные бумажные розетки в форме розанов. На стенах висели олеографии в узеньких золоченых рамках: на двух были изображены дети с собачками – один плачет, другой смеется; на других картинах были необыкновенно яркие пейзажи. Тут же в комнате у стены стояло старинное фортепиано с бронзовыми ручками и этажерка, покрытая пестрой вязаной салфеткой; этажерку украшали чайные чашки, вероятно дареные в именины, масленка в виде огурца, серебряная солонка и несколько дешевеньких статуэток; на окнах из-за тюлевых занавесок виднелись тощая герань и фуксии. Квартира была тесная, с низкими потолками, где-то на окраине города, в одном из тех небольших деревянных домов, где ютятся бедняки, всю жизнь проводящие за тяжелым трудом.
Марья Ивановна, засветив лампу, стала накрывать на стол. Это была женщина высокая, полная, с красным лоснящимся лицом, покрытым веснушками, движения ее, несмотря на полноту, были быстрые, манеры решительные. Она проворно гремела чашками и ложками, двигала столом и стульями, затем поспешно скрылась из комнаты и бегом вернулась с гулко кипящим самоваром; потом грузно опустилась на стул, заварила чай и, сложив на груди руки, задумалась.
В углу за диваном что-то зашуршало и грохнуло на пол.
Марья Ивановна вздрогнула и обернулась.
– Фу, как ты меня испугала! Я совсем о тебе забыла. Чего ты там возишься?! – недовольным тоном проговорила она.
– Я, тетенька, катушку уронила, – послышался тихий ответ; из-за дивана выглянуло худенькое личико с остриженными под гребенку белокурыми волосами и вдумчивыми большими глазами, над которыми резко выделялись темные, приподнятые брови, придававшие лицу выражение не то испуга, не то удивления.
– Липочка! Петр Васильевич! Идите чай пить! – низким, грудным голосом кликнула Марья Ивановна, не обращая больше внимания на выглянувшую из-за дивана девочку.
За тоненькой перегородкой послышалось движение. Отворилась дверь, и вошла молодая девушка – полная, черноглазая, как две капли воды похожая на сидевшую за столом женщину. Девушка была в широком розовом ситцевом капоте; волосы ее на лбу были завиты в бумажные папильотки. Она поспешно подошла к зеркалу и стала внимательно разглядывать свое лицо.
Из-за дивана на смотревшуюся девушку устремились любознательные детские глаза. «Это Липочка опять на свой нос смотрит», – мелькнуло в белокурой стриженой голове.
– Ах, это противное, кривое зеркало! Ну когда вы мамаша, соберетесь купить хорошее? Своего лица узнать нельзя! – проговорила черноглазая девушка.
– Подожди милая. Вот когда твой батюшка свою роденьку с рук спустит… тогда можно будет и о наших удобствах подумать… тогда и зеркало тебе купим.
– Смотрите, мама! Какая досада! Опять отчего-то у меня нос краснеет… Что я стану делать?!
– Помажь на ночь кольд-кремом, – посоветовала мать.
Молодая девушка развалистой походкой подошла к столу, села удобно на диван и отложила себе с сухарницы половину булок.
– Не осталось ли у нас, мамаша, ливерной колбасы да вареньица? – спросила она гнусливым голосом, положив небрежно локти на стол.
Мать ласково улыбнулась
– Ишь ты лакомка! Избаловала я тебя! Так и знала! что за чаем попросишь… Конечно, припрятала…
Она поднялась, достала из шкафа кусочек колбасы, чашку с отбитой ручкой и отдала все дочери.
– Петр Васильевич, да иди же чай пить! Наталья, бери свою кружку! – сказала Марья Ивановна, отставляя на край стола желтую кружку и откладывая ломтик хлеба, два сухаря и кусочек сахару.
Наташа вышла из-за дивана. Это была бледная, худенькая девочка лет семи-восьми, одетая в какой-то старый, длинный балахон и в стоптанные туфли. Она, робко ступая по полу, тихо подошла к столу, взяла кружку и снесла ее на стул, к которому заранее подставила скамеечку. Девочка стала пить чай, жадно поглядывая на Липу и провожая глазами каждый кусок булки, который та, обмакнув в варенье, подносила ко рту, хотелось ли ребенку попробовать вкусного или ее занимало чавканье девушки – так и осталось невысказанным.
В это время вошел высокий белокурый господин в очках, худощавый, сутуловатый. Из всех присутствующих только маленькая девочка поразительно походила на него. Вошедший устало потянулся, протер очки, жмуря глаза, и затем глубоко, болезненно вздохнул на всю комнату.
– Фу, как устал! – вырвалось у него.
– Садись чай пить, – сказала Марья Ивановна.
– Погоди, дай немножко в себя прийти от этой каторжной работы.
Он стал ходить взад и вперед по комнате, потирая руки, проходя мимо Наташи, взглянув украдкой на сидевших за столом, он порывисто погладил девочку по стриженой голове.
– Машенька, налей Наташе еще чайку, –