Лев Котюков

Черная молния вечности (сборник)


Скачать книгу

атурных премий.

      Лев Котюков – Председатель правления Московской областной писательской организации, секретарь правления Союза писателей России, Заслуженный работник культуры России, главный редактор журнала «Поэзия», академик Международной академии Духовного единства народов мира и ряда других Академий России.

      Главные литературные премии:

      Лауреат Всероссийской премии имени А. А. Фета – 1996 г.

      Лауреат Международной премии имени А. А. Платонова – 1997 г.

      Лауреат Международной премии имени Святых равноапостольных Кирилла и Мефодия – 1997 г.

      Лауреат Международной премии «Поэзия» – 1999 г.

      Лауреат Всероссийской премии имени А. Т. Твардовского – 2000 г.

      Лауреат Всероссийской премии имени Н. М. Рубцова – 2001 г.

      Лауреат Всероссийской премии имени М. Ю. Лермонтова – 2003 г.

      Лауреат Всероссийской премии имени Ф. И. Тютчева – 2003 г.

      Лауреат Международной премии имени М. В. Ломоносова – 2004 г.

      Лауреат Всероссийской премии имени Н. С. Гумилёва – 2004 г.

      Лауреат Всероссийской премии имени Петра Великого – 2005 г.

      Лауреат Государственной премии первой степени Центрального федерального округа Российской федерации в области литературы и искусства – 2006 г.

      Демоны и бесы Николая Рубцова

      Листопад

      Памяти Николая Рубцова

      Свистит листопад за кирпичной стеной,

      Слова, как полова.

      Глубокая полночь. Глубокий запой.

      Улыбка Рубцова.

      И в двери колотят, и в стены стучат —

      Вся жизнь на примете.

      Но вспомнишь улыбку и вспомнишь тотчас,

      Как зябко на свете.

      Ну что ж – колотитесь, авось надоест…

      А впрочем – открою.

      Но как одиноко, когда наконец

      Оставят в покое.

      Стена. Листопад. Ничего не постичь.

      Улыбка и горечь.

      И чиркает спичкой о мокрый кирпич

      Ослепшая полночь.

      Глава первая

      Вдруг охолонет душу несказанная боль, провалится на мгновение душа сама в себя, – и померещится, приблазнится невозможное. Застучит тяжелая кровь в висках, словно быстрая вода в замерзающей полынье, – и прошепчет вкрадчиво темное безмолвие:

      «Да не было ничего… И Рубцова никогда не было… И тебя не было и нет. В мире этом и в мире ином. Все – обман и морок. Все речения бессмыслены… Всюду прелесть гибельная. Истинное молчание в музыке. Но истинную музыку слышит только смерть…»

      Нет, пить надо все-таки меньше!

      И в зрелые лета, и в ранние. Как бы ни было скучно на этом свете, господа хорошие. Как бы ни было весело в мире сем, господа нехорошие!

      А где сотоварищи?! Где сродники, сверстники, соратники, общники?!

      Ничего!.. Лишь живое молчание… А господа давно уже не в Париже… И зримое в незримом, и музыка неслышимая, и слова неверные.

      Нет, пить надо все-таки меньше!

      Как бы ни было скучно на этом свете! Как бы ни было скучно на свете том!.. С нами и без нас! На мгновение и на веки вечные…

      Падающего – толкни! Но не очень больно! И в противоположную сторону.

* * *

      Но надо все-таки начать с первой встречи. По-человечески начать, просто и честно. Ну, например, хотя бы так:

      «Впервые я встретил Николая Рубцова не помню, где и с кем…», – и закончить так же правдиво: «Не помню, когда видел его в последний раз… А он, наверное, и подавно не помнит…»

      Но ладно, хватит ерничать да изголяться! Нужно следовать событиям, ибо они основополагающи, а мои переживания, суждения-рассуждения вторичны и субъективны.

      Но сдается: кроме меня, поведать об очевидном нынче уже, к сожалению, некому. Очень, очень жаль!

      Но, увы, всех не пережалеешь, даже себя самого… Но постараюсь в своем сочинении пожалеть хотя бы Николая Рубцова, ибо мало его жалели в жизни сей, да и после жизни тоже.

      Общежитие Литературного института. Жуткие, пустотно-паучьи коридоры. Мертвый зырк замочных скважин. Яркая тьма и тусклый свет, – и безумный покойницкий голос человека с забытым лицом и прозвищем, скандирующего в заплеванном коридорном углу неведомые стихи:

      Придумали – то ступор, то депрессию!

      А мне одно покоя не дает:

      Как бился Достоевский в эпилепсии?!

      Как падал Гаршин в лестничный пролет?!

      Ущербный гогот будущего самоубийцы и скрежет ключа за испуганной дверью. И сразу всплывает в памяти:

      Трущобный двор. Фигура на углу.

      Мерещится, что это Достоевский.

      И желтый свет в окне без занавески

      Горит,