страции. Три человека ранены».
«Император Постум Мессий Деций Август находится под опекой самого лучшего римлянина – диктатора Бенита».
Каждое утро, подходя к окну, Гай Аврелий ожидал увидеть Крайнюю Фуллу[3]. Но видел только бледное небо и гранитную колонну, увенчанную крылатой Никой, вспоминал, что Земля круглая, и край Земли там, где на душе тоскливо, а центр – в Риме, а до Рима безумно далеко. Гай Аврелий прожил в Северной Пальмире десять лет. Он привык к холодному лету с приступами лихорадочной жары, к зиме, богатой оттепелями и трескучими морозами, к переменчивой весне со снегом в мае. Но к здешней осени привыкнуть не мог. Осень в Северной Пальмире начиналась в августе, в дни, когда Вечный город плавился от невыносимой жары, и длилась порой до январских Календ. Низкое небо и дожди, дожди. Вот и сегодня водная взвесь висела над городом. В Северной Пальмире вдоль улиц приходится строить бесконечные портики, чтобы защитить горожан от дождя, как в жаркой Италии они защищают от солнца. И кто назвал этот город Пальмирой? Гай Аврелий помнил горячее дыхание воздуха той, другой, южной Пальмиры, чудесного оазиса пустыни. Здесь тоже оазис – посреди озёр и болот. Если бы Гай Аврелий давал имя этой римской колонии, он бы назвал её восточным Лондинием – до того схожа погода в этих двух городах.
Но все же… Да, все же! Оговорка всегда найдётся. Этот город чем-то напоминал Рим. Там тоже почва болотиста, из низин являлся к жителям Города страшный гость – болотная лихорадка. В Риме, как и в Северной Пальмире, обожали земляные работы и, чтобы явить чудо Траянова форума, срыли угол Квиринала, капителью Траяновой колонны отмерив прежнюю высоту холма. Здесь же, на плоскости, разрезанной рукавами недавно народившейся реки, приходилось лишь насыпать и насыпать грунт, так что высоченные фундаменты зданий – а римляне всегда обожали высокие фундаменты – год за годом становились все ниже. Постепенно храмы и базилики врастали в землю, и ныне порой лишь несколько ступенек отделяют двери от мостовой – десятой или двадцатой по счёту.
Да, между Северной Пальмирой и Римом тысячи миль. Под этими северными небесами земля кажется не шаром, но кругом земным; и стоит этот город, призрачная тень Золотого града, на самом краю. Будто дальше и нет ничего – обрыв, предел. И кажется пальмирцам из своего далека, что не имеет значения, кто правит Империей – Руфин, Бенит или Элий. Да, многим так кажется. И почти никого не волнует, что Элий отказался вернуться в Рим, Августа исчезла, и её не видели уже несколько месяцев, а в Риме от имени малютки-императора всем распоряжается диктатор. Волнуют налоги, цены на нефть и хлеб. Тревожит призрак Чингисхана. И уже забыт взрыв в Нисибисе и гибель легионов. Да, всех волнуют хлеб и нефть. А что ещё может волновать людей, лишившихся разом и гениев, и желаний?
Быть может, один Гай Аврелий тревожился. Но при этом префект не питал ненужных иллюзий: сейчас у бывшего Цезаря не было ни малейшего шанса одолеть нынешнего диктатора. Однако не противодействовать тирану слишком унизительно, и Гай Аврелий надеялся, что Элий что-то предпримет хотя бы ради самой борьбы. Элий против Бенита – иного варианта нет. Политический Олимп Рима за последние годы обеднел.
В самом деле, кто ещё может тягаться с Бенитом? Сенатор Флакк, жёлчный и неприятный старикан? Пусть он и возглавляет оппозицию, но желать ему победить – почти кощунство. Проб и Помпоний Секунд погибли, Луций Галл угодничает. Одно время Гай Аврелий ждал от Августы какого-нибудь неожиданного, совершенно замечательного хода. Но потом понял, что ждёт напрасно. Она всего лишь взбалмошная девчонка. Говорят, пророчица. Но ясно, что не политик. Сочинения Кумия читаются с интересом, но не поэту тягаться с диктатором! Есть ещё Марк Габиний, но он сломлен гибелью единственного сына, есть Валерия, но она весталка. Да, есть многие… И одновременно нет никого. А император Постум едва научился ходить… Смешно на младенца надеяться Риму.
В который раз Гай Аврелий после долгих размышлений не нашёл никого, способного сбросить Бенита. И опечалился этим. И вздохнул тяжело. Да что толку вздыхать! Надо было ехать.
Набережная перед зданием Академии художеств была запружена людьми. Длинное пурпурное «нево» префекта медленно рассекало толпу. Кто бы мог подумать, что выставка одной-единственной картины может привлечь такое внимание. Публика явилась разнообразная – снежные пятна тог мелькали среди разноцветной мозаики плащей, туник и курток. И повсюду – грибовидные шляпки зонтов. На тёмных громадах сфинксов, прибывших на берега Невы из Луксора, сидели люди, и вигилы делали вид, что не замечают нарушителей порядка. Репортёры сновали всюду.
Префект выбрался из машины и направился к дверям. Тога, как всегда, соскользнула с плеча и волочилась по ступеням. Гай Аврелий не умел носить тогу. При высоком росте и дородности он был неуклюж и переживал из-за этого. В огромном атрии было холодно и торжественно – как в храме. Бронзовый Аполлон взирал на входящих снисходительно.
Куратор академии Мессий Ивар колобком скатился с лестницы навстречу префекту. Был он в тоге, как и положено римскому гражданину в официальных случаях, а чтобы