Влас Дорошевич

Вихрь


Скачать книгу

обратилась к нему с вопросом, который раздаётся теперь в каждом русском доме, в каждой русской семье, везде, где встретятся двое русских людей:

      – Чем же всё это кончится?

      Пётр Петрович вышел из себя.

      – А чёрт его знает, чем это кончится. Что я, пророк, что ли? – крикнул он.

      Да ещё при детях.

      Это было дико, «по-хамски».

      Вставая из-за стола, Пётр Петрович поцеловал. Анне Ивановне руку несколько раз и пожал, словно прося прощения за безобразную выходку.

      Но Анна Ивановна не сердилась.

      Она посмотрела на мужа с глубоким сожалением.

      И от этого сожаления Петра Петровича дёрнуло.

      Бывали минуты.

      Казалось, придётся бросить всё и эмигрировать за границу.

      На сколько времени? Быть может, совсем, навсегда.

      Но и тогда Анна Ивановна смотрела на мужа с верой.

      Теперь с сожалением…

      «Так сестра милосердия смотрит на тяжелораненого, про которого она знает, что ему умереть».

      Пётр Петрович чувствовал себя отвратительно.

      Теперь он шёл к жене поболтать, загладить утреннюю сцену.

      Но из соседней комнаты услыхал голоса и остановился.

      Ему не хотелось видеть посторонних. Не хотелось видеть никого.

      Раздавался голос Анны Ивановны.

      Она говорила нараспев, жалуясь, с глубоким страданием, то же, что говорят теперь в каждом доме, в каждой семье, везде, где соберётся хоть двое русских:

      – Что ж это такое делается? Что делается?

      Раздался голос Марьи Васильевны.

      Она говорила тоже нараспев и жалуясь.

      Все говорили нараспев и жалуясь!

      «Так говорят только после катастрофы. Когда всё сгорело или умер близкий человек!» с отчаянием подумал Пётр Петрович.

      – Не знаешь, куда деться. В деревне мужики, в городе какие-то чёрные сотни! – жаловалась Марья Васильевна.

      – Газеты возьмёшь, ещё страшней! – запел и зажаловался третий женский голос. – Совсем война! Убит… убит… ранен… взрывом бомбы… два залпа… пять залпов… при помощи холодного оружия… действиями кавалерии… заключено перемирие… Ратификация мирного договора между татарами и армянами… Прямо с театра военных действий!

      – Всё поднялось, взбаламутилось, – заговорил четвёртый женский голос, – муж говорит: «Не жизнь, а афиша какой-то феерии, в которой ничего не поймёшь: народ, казаки, студенты, гимназисты, рабочие, татары, армяне, телохранители и прочие».

      Разговор, как всякий русский разговор, и тяжёлый и лёгкий, начинал, видимо, сбиваться на остроумие.

      – Это, знаете, совсем напоминает бутылку квасу! – раздался вдруг молодой и весёлый голос чиновника особых поручений Стефанова.

      Пётр Петрович даже с кресла поднялся, на которое было присел.

      «Этот ещё зачем у нас?!»

      Всё ему было противно в этом юноше.

      И фамилия.

      Степанов, который переименовал себя в «Стефанова».

      – C'est plus noble! Лучше звучит.

      И всегда радостный, весёлый голос, что бы в губернии ни делалось.

      В уезде «бунт». Двинулись войска. Губернатор едет:

      – На этот раз показать действительно, что такое власть!

      Всё кругом в ужасе пригнулось, сжалось.

      А «Стефанов» едет за губернатором и говорит тем же радостным и весёлым голосом.

      И до мерзости приличная фигура этого искательного юноши.

      И тайная, робкая страсть, которою он считает обязанностью службы сгорать к губернаторской дочке.

      Всё.

      Всё противно, всё отвратительно.

      Пётр Петрович чувствовал оскорбление, что Стефанов появился в его доме.

      – Стефанов в доме Кудрявцева!

      Это звучало дико.

      Это заставляло Петра Петровича дрожать от обиды, от омерзения.

      Всё, что он ненавидел, соединилось в эту минуту в этом «мальчишке».

      «Как его приняли? Как ему, ему в голову могло прийти явиться к нам?! До чего же, до чего же я дошёл?!»

      Стефанов говорил своим молодым, весёлым, радостным голосом.

      Повторял, вероятно, в пятидесятый раз «удачное» сравнение, в новом успехе которого заранее был уверен.

      – Это совсем похоже на бутылку квасу, в которую пустили изюмину. Всё заходило, зашипело, закипело, изюмина запрыгала, откуда-то пошли какие-то белые хлопья…

      Пётр Петрович, на помня себя, дрожа, боясь, что сейчас раздастся смех, шагнул к двери.

      Войти.

      «Я не позволю в моём доме сравнивать мою родину с какой-то дрянной бутылкой квасу. Как вы смеете, мальчишка, ругаться над родиной и шутить в эти минуты? Подшучивать над родной матерью в то время, как она, израненная насмерть, истекает кровью. Как ты