За кулисами. Влас Дорошевич

p>

      – Вы бываете за кулисами?!

      Человек, который бывает за кулисами!

      Десятки мужчин и сотни дам хотели бы быть на вашем месте.

      Если бы продавались билеты на вход за кулисы, на свете не было бы людей богаче антрепренеров.

      А может быть, тогда никто бы и не стал стремиться за кулисы.

      Я отлично помню тот момент, когда я впервые отворил маленькую дверь с крупной надписью:

      «Посторонним лицам вход строго воспрещается».

      Справа спускалась какая-то декорация, слева какая-то декорация поднималась из-под пола.

      Так что я должен был поджать локти прежде, чем сделать несколько шагов, – ежеминутно боясь провалиться в какой-нибудь люк.

      Вокруг меня сновали средневековые воины, поселянки, старики с бородами из пакли, студенты того самого университета, где читал свои лекции профессор Фауст![2]

      Доктор Фауст неистово ругал портного и каждую секунду желал, чтоб его «взял черт».

      Мефистофель, не обращая на это никакого внимания, дружески допивал бутылку красного вина с Валентином.

      Как будто это вовсе его не касалось.

      Маргарита с Зибелем сплетничали что-то про Марту.

      У меня кружилась голова.

      Через минуту я был влюблен сразу во всех хористок.

      А балерины, репетировавшие при закрытом занавесе вальс второго акта, казались мне идеалами красоты.

      В самом воздухе кулис есть что-то опьяняющее, как в шампанском. Словом, очутиться в первый раз в жизни за кулисами – это такое наслаждение, выше которого есть только одно: получить приглашение бывать у артистов запросто.

      Сотни мужчин и тысячи женщин хотели бы быть на вашем месте.

      Видеть богов, когда они сходят со своего Олимпа.

      Видеть всех этих Фаустов, Раулей, Валентинов, Амнерис[3], Зибелей и Урбэнов[4] запросто, в частной жизни!

      Право, если антрепренеры захотят сделать грандиознейший сбор по возвышеннейшим ценам, им стоит только объявить, что сегодня, вместо всякого спектакля, будет устроена для артистов вечеринка при открытом занавесе.

      «Г-жа Кавальери[5] будет наливать чай, г. Баттистини[6] выпьет два стакана».

      За полный сбор можно будет ручаться.

      Когда откроют кассу, в ней уж не будет ни одной ложи бенуара или бельэтажа: барышники заранее возьмут все. Публика в тысячу раз более интересуется артистами в их частной жизни, чем на сцене.

      На сцене их видят все, а в частную жизнь хочется взглянуть каждому, потому что этого не видит никто.

      Есть тысячи людей, которые думают, что тенора в частной жизни только и делают, что вздыхают, баритоны наполняют свою жизнь благороднейшими подвигами, а басы – интригами, что примадонны, вместо обеда, нюхают цветы, а меццо-сопрано так и в жизни всегда ходят в трико.

      Перед вами человек, живший в одном отеле с Зембрих[7], Котоньи[8], Баттистини, Таманьо – этого мало! Перед вами человек, питавшийся лаврами самого Мазини!

      Да, я питался лаврами Мазини!

      Это случилось очень просто.

      Его человек имел обыкновение сбывать повару нашего отеля по десяти копеек все лавровые венки, которые подносили его «божественному» господину.

      И весь отель ел рассольник с лаврами Мазини.

      Какая странная судьба постигает иногда артистические лавры.

      Лавры славы в союзе с гусиными потрохами!

      Если вам угодно, я могу показать вам этих маленьких богов, когда они сходят со своего Олимпа.

      Прикоснемся к идолам[9], не боясь того, что с них слезет позолота.

      Primo tenore assoluto[10]

      Он вернулся с репетиции, пообедал и до спектакля делать ему решительно нечего.