Влас Дорошевич

Мунэ-Сюлли


Скачать книгу

      * * *

      Этому больше четверти века.

      В Петрограде, – тогда в Петербурге – происходил международный конгресс криминалистов.[3]

      В Михайловском манеже была устроена тюремная выставка.

      Печальная пальма печального первенства принадлежала Бельгии.

      «Идеальная» система одиночного заключения – бельгийская.

      Государство не может существовать без тюрем.

      Человеческая справедливость немыслима без тюрьмы.

      Но когда говорят об «усовершенствовании» тюрем, мне вспоминается миф о мудром царе Миносе.[4]

      Какой-то художник поднес ему, для усовершенствованных казней, медного быка, пустого внутри.

      Преступника надо было посадить в быка, зажечь внизу костер и изжарить.

      В горле быка была устроена такая система трубок, что вопли преступника вырывались из пасти быка в виде мычанья.

      Бык стоял среди огня и мычал.

      И только.

      Так было искусно и усовершенствованно.

      Миносу это понравилось, и он первым приказал изжарить в быке гениального художника.

      Мудрый Минос, недаром его сделали за справедливость судьей в аду!

      Быть может, так же следовало бы поступать с изобретателями новых взрывчатых веществ, удушливых газов, 42-сантиметровых орудий и усовершенствованных тюрем.

      Бельгийская пожизненная одиночная тюрьма – могила.

      В нее ведут две двери.

      Они открываются обе только два раза.

      Когда приговоренного вводят в камеру.

      Когда выносят его труп.

      Тюремщик открывает внешнюю дверь, ставит пищу, закрывает, при помощи механизма открывает внутреннюю дверь, заключенный берет пищу.

      Похороненный не видит никогда даже своего тюремщика.

      Труп и могильщик.

      Когда заключенный окончил какую-нибудь работу, он звонит.

      Тюремщик открывает механизмом внутреннюю дверь, заключенный выставляет свою работу, внутренняя дверь закрывается, тюремщик открывает наружную и берет работу.

      Эти работы были на выставке.

      От них веяло тоской и долгими тюремными годами.

      Живуч человек, когда это ему не нужно!

      Тут была большая ваза, словно шоколадная, вылепленная из мякиша черного хлеба.

      – Арестант употреблял на нее остатки своей порции хлеба! – объяснял делегат. – Подумайте, сколько надо было лет на эту скульптуру!

      Были столовые часы, сделанные, – и очень симметрично, – из костей говядины, которые попадались арестанту в супе.

      – Обратите внимание на симметрию! – восторгался делегат. – Сколько времени нужно ждать, чтоб в супе снова попалась точка в точку такая же косточка!

      Среди этих работ, от которых веяло идиотизмом, был большой, нарисованный углем, портрет.

      Молодое лицо, полное мысли, скорби, страдания.

      Оно дышало величием.

      Это могло быть лицом Гамлета.

      – Да, это Мунэ-Сюлли в роли Гамлета! – сказал делегат.

      И рассказал историю этого портрета.

      Молодой бельгийский художник. Учился в Париже.

      Вся жизнь его сложилась печально.

      Он женился. Был несчастлив в браке. Убил свою жену.

      Брюссельский суд приговорил его к пожизненному одиночному заключению.

      Быть похороненным заживо.

      Приговоренным разрешается взять с собой что-нибудь, что им особенно дорого.

      Это они берут с собой:

      – В могилу.

      Обыкновенно – «это» портрет матери, ребенка, любимой женщины.

      Художник пожелал взять с собой:

      – Портрет Мунэ-Сюлли в роли Гамлета.

      Тюремщики заинтересовались:

      – Вы, может быть, родственник великого артиста?

      – Нет. Но моя жизнь была полна горя… Единственными светлыми минутами в ней было, когда я смотрел Мунэ-Сюлли.

      И «у себя в могиле» он занимался тем, что перерисовывал без конца портрет Мунэ-Сюлли в роли Гамлета. Дошел в этом до совершенства.

      Но вот портреты стали выходить все страннее, страннее. Диче, уродливее, бессмысленнее. Художник сходил с ума, рисуя Мунэ-Сюлли.

* * *

      С той минуты мне захотелось видеть артиста, портрет которого:

      – Берут с собою в могилу.

      Я вспомнил об этом, когда, попав в первый раз в Париж, проходил по площади Французской Комедии.

      Я взглянул на афишу Французского Театра.

      Совпадение!

      Шел как раз:

      – Гамлет.

      Голубоватым, таинственным, лунным светом светился призрак.

      А