ловека.
Что за необыкновенный совместитель!
Контролер театра Корша, исторический романист и священник.
Старые москвичи не могут себе представить «старого Корша» без Д.С. Дмитриева.
«Корша героических времен».
В коридоре, при входе в партер, с правой стороны – человек в сюртуке, невысокого роста, очень белокурый, глуховатый на одно ухо.
С тем недоумевающим и немного растерянным выражением лица, какое бывает у глухих.
– Ваш билет!
У Корша шли оригинальные пьесы.
Чехова, Невежина, Владимира Александрова и других.
У Корша были превосходные артисты.
Давыдов, Киселевский, Рощин-Инсаров, Градов-Соколов, Иванов-Козельский.
У Корша были великолепные режиссёры.
У Корша не стало ни пьес, ни актеров, ни режиссёров, – остались одни сборы.
Сборы остались, несмотря ни на что.
Москва любит насиженные места.
А при входе в партер, с правой стороны, бессменно стоял белокурый, глуховатый человек.
– Извините. Ваш билет!
Мимо него проносился, дергаясь, жестикулируя, крича, бурно-пламенный Петр Иванович Кичеев.
Он умел только проклинать актеров или сравнивать с Сосницким[5]. После первого акта он кричал с пеной на губах:
– Градов? Гнать! Помелом гнать со сцены! Из Москвы выслать его в двадцать четыре часа за такую игру! Лишить всех прав состояния.
После второго:
– Градов? Щепкин-с! Щепкин! Второй Щепкин! На площадь его вывести и театр вокруг него построить!
Медленно проходил, потирая руки и улыбаясь умной и тонкой улыбкой, Николай Петрович Кичеев.
Если он заходил в антракте к актеру и целовал:
– Позвольте вас поблагодарить за доставленное удовольствие!
Актер знал, что, значит, Николай Петрович назавтра его непременно:
– Выругает.
Бог знает почему, но он любил этот «иезуитизм».
Проходил «бог корректности» А.Д Курепин.[6]
Пробегал непременно чем-нибудь, а особенно кем-нибудь увлеченный Н.О. Ракшанин.
Величественно проплывал «маститый критик» «Московских Ведомостей» С.В. Васильев-Флеров, с морским биноклем через плечо.
В белых гетрах.
Величественный.
Всем видом спрашивая:
– Разве я не Сарсэ?
Литератор Д.С. Дмитриев никогда не написал даже двух слов о театре.
Там, за плотно прикрытой дверью, играли прекрасные артисты.
Оттуда доносился взрыв хохота, гром аплодисментов.
А он сидел в коридоре и обдумывал, вероятно, свои исторические романы.
Что связывало его с театром такими странными узами?
Сколько мог ему платить «голуба-Корш»?
«Рубликов» шестьдесят.
Но это:
– Определенное.
А литература нечто:
– На воде вилами писанное.
Газеты в Москве вскакивали и лопались, как пузыри на луже после дождя.
И не появлялась ни одна новая газета без «большого исторического романа Д.С. Дмитриева».
О, эти милые романы![7]
Написанные на ученических тетрадках, четким ученическим почерком.
«Было прекрасное майское утро.
На площади в Новгороде шумел народ.
На возвышение вошел Гостомысл[8] и, по русскому обычаю, поклонился на все четыре стороны.
– Тише, тише! – заговорили в народе, – дайте боярину Гостомыслу слово молвить!
– Он человек старый! – сказал посадский Иван. – Пусть молвит!
– И почтенный! – благоразумно добавил горожанин Петр.
– Братцы! – сказал проникновенным голосом боярин Гостомысл. – Земля наша велика!
– Верное слово молвил боярин! – зашумели в толпе.
– Действительно, что земля наша велика!
– Не объедешь, – со слезами приговаривала Мавра.
– И обильна! – продолжал Гостомысл.
– И это правильно! – зашумела толпа.
– Правду-матку режет боярин!
– Чего только у нас нет! И лесу, и дерева всякого, и ржи, и сена!
– И меду! – добавили другие.
– А порядку у нас нет! – сказал Гостомысл.
Взвыл народ.
– Это действительно! Нет у нас порядку.
– Какие же порядки, когда авчирашнего дня на торгу свеклой