Александр I – старец Федор Кузьмич: Драма и судьба. Записки сентиментального созерцателя
повествовании тоже неким образом присутствуют. Словом, книга историческая, написанная давно, затем дополненная, теперь же ее надо обновить, кое-что добавить по части истории, последних изысканий, находок, проведенных сопоставлений, сличений и экспертиз.
Начать же хочется с вольных размышлений, относящихся и к истории, и к сегодняшним дням, поскольку многое из переживаемого нами заложено – предопределено – еще в эпоху Александра I.
За окном серенький, мглистый денек, какие испокон веков бывали и бывают в Москве на исходе зимы. Снег осел, почернел, истаял до ноздреватой корки. Небо – с редкими просветами в облаках, не до голубизны, а до истончившейся бледно-лиловой дымки, слегка подсвеченной изнутри, словно абажур настольной лампы.
Весной еще почти и не пахнет, а так… едва припахивает, дразнит ноздри, почти неразличимо потягивает. Весной – и будущей счастливой жизнью, которая конечно же наступит (кто бы сомневался), но все еще – экая каверза – никак не наступает…
Вот и новостные ленты пестрят событиями, но уж простите: пестрота эта хуже воровства. Впрочем, и воровства самого по себе хватает, как и в эпоху Александра… Македонского, Невского, Благословенного? И того, и другого, и третьего. Даже с избытком его у нас, воровства-то: воруй – не хочу. Во всяком случае, на сегодняшний день, на это самое 21 марта. Как проницательно заметил один мой знакомый, чья белая борода и седины придают ему сходство с сибирским старцем Феодором Козьмичом, «сажают у нас не за то, что украл, а за то, что попался». Золотые слова!
Я позволил себе сказать о злободневном, хотя моя книга, казалось бы, совсем о другом – об императоре и старце Феодоре Козьмиче. Вернее, об императоре-старце… И позволил это ради одной важной, наталкивающей на многие выводы мысли.
Парадоксы истории, а заодно и литературы
Все, о чем мечтал император Александр I, сбылось: есть у нас и конституция, и парламент, и всяческие свободы. Заседают депутаты, выступают ораторы, нажатием кнопки для голосования (не руку же тянуть) принимаются законы. Президент зачитывает ежегодное послание в Георгиевском зале Кремля перед представителями всех сословий. Стучат ножи и вилки в думском буфете. Журчит вода и благоухают дезодоранты в правительственных унитазах и проч., проч.
Но вот стало ли от этого лучше? Во всяком случае, честным людям. Вопрос из разряда риторических. Зло не уничтожено, как ни старался извести его Александр I со всей своей рыцарственностью, явно унаследованной от отца, императора Павла (хулимого и оболганного враждебными ему слухами и наветами – иными словами, тогдашней пропагандой).
Если бы Александр I обладал даром предвидения и мог заглянуть в будущее, он поразился бы тем кровавым драмам, жестоким ломкам и причудливым метаморфозам, которые ожидали Россию. Занесенный над ним «цареубийственный кинжал» опустился на головы его потомков – Александра II, погибшего от рук бомбометателей 1 марта 1881 года, и Николая II, казненного большевиками в 1918-м.
Таким образом, зла в России меньше не стало, как и глупости, и мечтательной маниловщины, и пустой болтовни. Народ русский не столько «засек свою свободу», как писала Зинаида Гиппиус, сколько эту свободу разменяли на пустые словопрения, на вечную русскую говорильню сами «освободители».
Взглянуть на себя умершего
Впрочем, обо всем этом можно было бы и не говорить. Можно, если бы не 21 марта на перекидном листке календаря, если бы сказанное не соотносилось неким образом с этой датой, едва различимой отметиной – риской – на хронологической оси. Без этой риски нам никак не обойтись.
Обычно пишущие ставят дату в конце, по завершении своего труда, но я поставил ее в начале. Поставил отчасти для того, чтобы эта дата наводила на мысль, что легенде об императоре Александре I и старце Федоре Кузьмиче без малого двести лет, если вести отсчет с 1825 года – года мнимой смерти императора. Ведь уже тогда, и особенно в следующем, 1826 году, стали возникать и распространяться слухи, будто он не умер, хотя придворные чины и замышляли его убить. Тем не менее император чудом спасся, избежал смерти и намерен встречать траурную процессию с собственным гробом в тридцати верстах от Москвы.
Намерение рискованное: могут узнать, вскрикнуть от мистического ужаса, прикрыв ладонью рот (двойник!), отшатнуться. Но непреодолимо тянет взглянуть на себя умершего. Тянет, словно убийцу – на место совершенного преступления. Ведь Александр тоже, считай, себя убил – себя прежнего, мятущегося, сомневающегося, мучимого чувством раскаяния: не совершил, не смог, не решился. Вот и прячется теперь в толпе, воротник поднят, шапка надвинута на глаза.
Таким его рисует народная молва, и молве этой, повторяю, почти двести лет. Двести лет – это, конечно, важная хронологическая веха, но все же суть в ином, хотя до этой ускользающей сути надо еще добраться.
Комедия с подставным лицом
Прежде всего откажемся от понятия легенда: сейчас оно уводит нас в сторону. «Знаете ли, есть такая красивая легенда об императоре и сибирском старце – будто это одно и то же лицо». – «Скажите пожалуйста, как интересно. Впрочем, легенда на то и легенда,