p>Кровь мчит в Илько, мчит кровь.
– Где ж? – спросила Фенька.
– Сюда. Живо.
Торопится тропа.
Галькой закипела тропа.
Собака гагавкнула.
Мигнул огонек.
Дымком пахнуло.
Пинком в калитку. Под ноги – из темноты – подкатился гремучий пес: грр-ррр-гау-гау-га.
С козла через порог:
– Здорово, дядя Степан. Хлеб да соль.
– Милости просим.
Блюдо, рыбьи кости, ложка в сторону отодвинуты. На столе – вытертая веслом лапа Степанова, с лапоть лапа.
– Садитесь, – пригласил он, – стоя только ругаются.
Оба:
– Плыть надо. Перебрось нас в плавни, на Тамань.
– Помни уговор, Степан.
Огонь качнулся
Степан качнулся
ветер раскачивает хату,
дует в пазы: по стенам сети переливаются. Скула у Степана сизая, литая, а глаз с рябью, зыбкие глаза, как сети.
– Чамра…
– Не поплывешь? – усмехнулся Илько, и губы его дернулись.
– Нет.
Тугая минута молчания.
– Дай ялик нам, – положила Фенька руку на плечо рыбака. – Ялик и паруса.
– Ялик? – нехотя переспросил Степан. – На моем ялике далеко не уплывете: корыто, по тихой воде на нем боязно.
Ветер толкает хату. Позвякивают стекла. Под самыми окнами гремит и хлещет разъяренное море, вспененная волна подкатывается к самому порогу хаты.
Дробен, смутен Степан, задавлен был думкой… Слова вязал в тугие узлы:
– Чамра, товарищи. Переждать ночь. Коли поутихнет к утру – переброшу вас в плавни.
– Ты, дядя, канитель не разводи, – уже сердясь и супя бровь, сказала Фенька. – Время не ждет, до рассвета нам надо быть на том берегу.
Широко вздохнул рыбак:
– Где ж ваш товар?
– Вот товар.
Степан посунул ногой ящики.
– Легковато, упору нет.
– Долго будем с тобой рядиться? – ударила Фенька жаркими глазами. – Дашь лодку или нет?
– Не бойся, лодку вернем, – подсказал Илько.
– Я не боюсь. Кого мне в своей хате бояться? – Рыбак крякнул и наотмашь сшиб со стола котенка, вылавливавшего из блюда недоеденную рыбу. Сорвал с гвоздя шапку. – Пойдемте.
Старший сын Степана с красными отступил. Меньшака Деникин мобилизовал. Не за что Степану любить ни тех, ни этих. Однако комитета подпольного побаивался. Комитетчики все крюшники да рыбаки своего курмыша, в случае чего житья не дадут.
В дверь
в ночь
круте́нь-верте́нь.
Буря топила море, как азартная девка в смоляных потоках кос своих топит любовника.
Рыбак отговаривал:
– Зря.
– Ставь мачту. – Фенька накатывала в лодку камней для упора. Лодка металась на якоре, гремела цепью. Лодка металась под ногами. Волна вышибала лодку из-под ног.
– К берегу не жмись, – напутствовал Степан. – Забирай на полдень круче, круче. У маяка, на перевале, в бортовую качку не ложись, боже сохрани… Царапай в лоб, в лоб… К берегу не жмись… Ну, с богом. Вира помалу…
– Вира.
Илько ударил веслом, и, подхваченный волною, ялик оторвался от берега.
Взвился парус.
В темноте утонул берег, хаты огонек утонул, утонул Крым, пропал и Степан, сгинул и его предостерегающий окрик…
В вольном разбеге раскачивался ялик, дрожал и стонал ялик под ударами волн, топтал ялик кольчатую волну.
Чамра со свистом метала арканы пенистых гребней.
Буй сердце вертел.
Парус был налит пылающим ветром.
Море билось, словно рыбина в сетке.
Железная рука Илько захрясла на руле. В темноте поблескивали его горячие, цыганские глаза. Фенька кожаной кепкой – черпак упустила – отплескивала воду.
Оба на корме, нос высок, весела мчаль.
– Плывем?
– Плывем.
– Камни за борт.
– Есть камни за борт… Перехвати фал, занемела рука.
На перевале брали килевую качку. Волна крыла подветренный борт. Далеко в стороне мигал огонь маяка.
Забрезжил рассвет. В тумане – берег таманский, чайки, хриплый надорванный крик заблудившегося сторожевого катера.
– Лево руля.
В жарком разбеге кувыркалось взбаламученное зеленое море.
Бу-ря-ру-била-удалых.
Кони – легкие, как снежная пурга, – уносили троих.
Звонки горные тропы.
Под ветром бежали кусты, прихрамывая.
Копыто искры высекало. Глаз легче птицы голодной. Глаз хватал и тряс