есто монаршему гневу. Быстро взглянул на меня, на обалдевший народ, прорычал низким глухим голосом рассерженного льва:
– Да уж… Стефэн, Килпатрик, отведите леди в северную башню. И обеспечьте надежную охрану.
Стражники круто развернулись и повели-потащили пленницу через двор. Барбаросса с гневом и все с тем же изумлением смотрел ей вслед.
– Это же сколько коней загнала, чтобы успеть?
– Хозяйственный вы человек, Ваше Величество, – сказал я зло. – Лошадок пожалели.
– А тебе их не жалко?
– А вам – леди Беатриссу?
Он хмуро хмыкнул:
– Сэр Ричард, я в первую очередь – государь. Хороший государь и собак бездомных жалеет. Если все остальное у него цветет.
– У вас пока далеко не все цветет и пахнет, – напомнил я. – А леди Беатрисса… по меньшей мере – человек.
Он буркнул:
– Ну да, а паладины в первую очередь защищают дураков и женщин, а потом уже всяких там людей.
– Детей и женщин, – поправил я. – Дети и женщины – будущее любого вида. И то, что себя едва не загнала, могли бы заметить и чуть раньше.
Подошел запыхавшийся Уильям Маршалл. По лицу советника короля я понял, что он все видел и все понял. Барбаросса бросил ему коротко:
– Проследи, чтобы было все… как у знатной леди. Но охрану поставь, сам знаешь, ребят понадежнее.
Маршалл спросил с интересом:
– Вы думаете то, что и я?
– Это же очевидно, – отозвался Барбаросса раздраженно. – Она спасла шею этого… гм, этого от петли, теперь уже ничто не мешает ей ускользнуть. Сейчас, правда, едва жива, но отоспится, будет готова на любые выходки. Когда-то я был знаком с одной такой… до сих пор заноза в сердце. И не вытащить.
Маршалл посмотрел на меня со странным выражением в глазах, но ответил королю:
– Понимаю. Но об этом не стоит вслух, а то если Алевтина узнает…
– Это было давно, – буркнул Барбаросса.
– К прошлому нас тоже ревнуют, – сказал Маршалл, повернулся ко мне: – А на вас, сэр Ричард, и не взглянула!
– Ну и что? – ответил я с раздражением.
– Странно как-то.
– Ерунда, – возразил я, потому что оба смотрели на меня и ждали хоть какой-то реакции.
– Да, – согласился Маршалл, – такая ерунда, что я даже не знаю… И не понимаю. Она мчалась через такие опасности, чтобы спасти вас от петли, взамен подставив под петлю свою нежную шею… но на вас даже не посмотрела! Я пожал плечами:
– Здесь много красавцев. Куда мне.
Мои губы что-то говорили еще, глаза вроде бы улыбаются, хотя и сомневаюсь, что улыбаются, я разводил руками, кланялся в нужных местах, но настоящий я мечусь в великом смятении внутри черепа и не понимаю, что теперь. Сейчас, по мнению леди Беатриссы, король не станет меня вешать: мое задание так или иначе выполнено. Она в руках короля, а доставлена хоть и не лично мной, но благодаря мне. Так что я от петли спасен. А вот она…
Барбаросса взглянул на меня, толкнул в бок.
– Что, в ступоре?.. Я тоже. Такой позор.
– В чем? – спросил я тупо.
Он скривился.
– Доблесть и самопожертвование всегда были нашей привилегией. Привилегией мужчин. Нет, даже рыцарей!.. А тут вдруг женщина.
Маршалл сочувствующе хмыкнул:
– Да, она в дерьмо всех нас втоптала. Отойти мне, что ли, от вас подальше, Ваше Величество?
– Отходи, – хмуро разрешил Барбаросса. – Вообще-то унизила своим благородством только нас с сэром Ричардом. Да еще так, на виду у всех, зараза… Теперь о ней пойдут восторженные рассказы, менестрели состряпают баллады… где она вся в белом, как говорит сэр Ричард, а мы… соответственно, в коричневом.
Маршалл добавил ехидно:
– …а еще король будет горбатым карликом с окровавленными когтями после поедания младенцев.
Я смолчал, мне как-то плевать, что менестрели мало обращают внимания на правду жизни. Искусство правдивее, чем какая-то там жизнь. А народ учится истории не по летописям, а по всяким там операм типа «Князя Игоря» да «Ивана Сусанина».
Через четверть часа меня настойчиво пригласили в королевские покои. Сэр Стефэн сопровождал, весь из себя почтительность, но глаза горят любопытством, поглядывает искательно, самому спросить неловко, но вдруг я да восхочу что-то прояснить.
Я не восхотел и даже не изволил. Дверь в покои распахнули уже без задержек, я вошел быстро, король стоит лицом ко мне, наклонившись и упершись в стол обеими руками. Во всю столешницу расцвеченная карта, я успел увидеть зелень лесов и синие вены рек.
Барбаросса поднял голову, поморщился:
– Что-то ты сник, братец… Всегда свеженький, аки корнишон, а сейчас, как в воду опущенный…
– Злорадство – грех, – сообщил я. – Смертный.
– Ну так уж и смертный…
– Или почти смертный, –