Душенька, древняя повесть И. Богдановича. В. Г. Белинский

жественных од; миртовый венок его был обольстительнее лавровых венков наших Гомеров и Пиндаров того времени. До появления в свет «Руслана и Людмилы» наша литература не представляет ничего похожего на такой блестящий триумф, если исключить успех «Бедной Лизы» Карамзина. Все поэтические знаменитости пустились писать надписи к портрету счастливого певца «Душеньки», а когда он умер, – эпитафии на его гробе. Один Дмитриев, в свое время поэтическая знаменитость первой величины, написал три такие эпитафии; вот они;

I

      Привесьте к урне сей, о грации! венец:

      Здесь Богданович спит, любимый ваш певец.

II

      В спокойствии, в мечтах текли его все лета,

      Но он внимаем был владычицей полсвета,

      И в памяти его Россия сохранит.

      Сын Феба! возгордись: здесь муз любимец спит.

III

      На урну преклонясь вечернею порою,

      Амур невидимо здесь часто слезы льет,

      И мыслит, отягчен тоскою,

      Кто Душеньку теперь так мило воспоет?[1]

      Кажется, родной брат Богдановича написал следующее, славное в свое время двоестишие к творцу «Душеньки»;

      Зефир ему перо из крыл своих давал,

      Амур водил пером, он «Душеньку» писал[2].

      Батюшков воспел Богдановича в своем прекрасном послании к Жуковскому «Мои пенаты», вместе с другими знаменитостями русской литературы:

      За ними Сильф прекрасный,

      Воспитанник Харит,

      На цитре сладкогласной

      О Душеньке бренчит;

      Мелецкого с собою

      Улыбкою зовет

      И с ним, рука с рукою,

      Гимн радости поет.

      Карамзин написал разбор «Душеньки», в котором силился доказать, что Богданович победил Лафонтена[3], забыв, что сказка Лафонтена если писана и прозою, то прозою изящною, на языке уже установившемся, без усечений, без насильственных ударений, что у Лафонтена есть и наивность, и остроумие, и грация, столь сродственные французскому гению.

      Что же такое в самом-то деле эта препрославленная, эта пресловутая «Душенька»? – Да ничего, ровно ничего: сказка, написанная тяжелыми стихами, с усеченными прилагательными, натянутыми ударениями, часто с полубогатыми и бедными рифмами, сказка, лишенная всякой поэзии, совершенно чуждая игривости, грации, остроумия. Правда, автор ее претендовал и на поэзию, и на грацию, и на остроумную наивность, или наивное остроумие; но все это у него поддельно, тяжело, грубо, часто безвкусно и плоско. Выпишем для примера хоть то место, где Душенька подходит к спящему Амуру, с светильником в руке и с мечом под полою:

      Тогда царевна осторожно,

      Встает толь тихо как возможно.