первая
Аллах акбар!
Тяжелый десантный нож с хрустом вошел в грудную клетку, но моджахед продолжал кричать и крик его был ужасен, бесконечное а-а-а из черного провала рта – последняя молитва и предсмертное проклятие. Кровь праведника тягуче стекала по рифленой костяной рукоятке, сухой полынный ветер бережно подхватывал капли и уносил их ввысь, чтобы пролить на суровую землю бедной страны, и вот уже от Кандагара до Герата тысячи новых воинов ислама славят Господа: «Аллах акбар!» Почему ты не падаешь, ведь я убил тебя, выполняя свой интернациональный долг, защищая страну, в которой ты родился и жил, будь ты проклят, Афганистан! Да ты, матерый дух, признайся, сколько людей ты отправил в страну теней, но на этот раз тебе крупно не повезло, ты нарвался на меня, а я умею убивать, это единственное, что я умею делать хорошо, так пусть теперь твоя душа отправляется в рай, в сады Эдемские, где блеск и радость, реки из меда и вечное блаженство. Я не люблю красный цвет, это цвет крови, а в России снег белый-белый, как одежды святых, но мне их никогда не носить.
Прости меня, если можешь, и замолчи.
Прошу тебя, замолчи!
Замолчи-и-и!!!
Ревун замолк, но лампочка под потолком продолжала равномерно пульсировать красным. Щелкнул динамик, и усталый мужской голос буднично произнес: «Боевая тревога. Внимание, боевая тревога. Командирам рот прибыть в штабной модуль».
Ермаков плеснул в лицо холодной водой, пригладил ладонями короткий ежик волос и бросил взгляд на часы – пять минут первого. Он чертыхнулся про себя, – третьи сутки без сна! – но тренированное тело автоматически выполнило нужную работу, и, спустя минуту, Ермаков, экипированный в камуфляж, выскочил из ротной канцелярии, где его сморил кратковременный сон. В коридоре он столкнулся с дежурным по роте, но не стал слушать доклад, бросив на ходу:
– Я в штаб!
Из казармы на плац выскакивали заспанные десантники, взводные и сержанты резкими окриками торопились привести их в чувство. Это было не так просто. Рота, выполнявшая боевое задание по сопровождению автоколонны, вернулась в военгородок только поздним вечером.
Старшему лейтенанту Евгению Ермакову, командиру роты Отдельного Кабульского батальона ВДВ, было двадцать четыре года от роду и десять месяцев из них он воевал в Афганистане. Ермаков умел воевать, и это единственное, что он умел делать хорошо, даже слишком хорошо для простого советского офицера, пусть и прошедшего подготовку в десантных войсках. Но все его положительные качества на этой войне непостижимым образом превратились в недостатки, которые, правда, до поры до времени были видны лишь одному ему.
Десять месяцев Афганистана превратили его в холодную, бездушную машину, смертоносное оружие, которому абсолютно все равно, в какую цель оно наведено и кто нажимает на курок. Вернее, почти превратили, поскольку еще что-то не позволяло переступить определенную черту. За ней существовало, по крайней мере, две вещи: предательство и убийство мирных жителей. На первое он был органически неспособен, а вот второе… Да, здесь он подошел уже близко.
В конце января 1985 года старший лейтенант Ермаков подал по инстанции рапорт о предоставлении ему отпуска. О втором своем решении – демобилизоваться из Вооруженных сил, начать новую жизнь и попытаться хоть в какой-то степени возместить причиненный им миру ущерб – Ермаков не стал распространяться. В конце концов, это его личное дело.
Чужая война. Для Ермакова она подходила к концу. Он считал дни и ждал. Ему приходилось очень трудно, хотя внешне это никак не выражалось. У войны свои законы и ей нет никакого дела, что Ермаков в душе уже считает себя демобилизованным.
Ждать оставалось недолго. Он терпел и надеялся, что за оставшиеся до отпуска дни не случится ничего экстраординарного. Ничего такого, о чем он жалел бы потом всю оставшуюся жизнь.
В штабном модуле было накурено и многолюдно. Ермаков коротко доложился и, уловив встречный кивок и приглашающий жест комбата, уселся на свободный стул.
– Все собрались?
Майор Васильев выглядел старше своих тридцати пяти. Четыре афганских года, за вычетом нескольких недель, проведенных в госпитале и двух кратковременных отпусках, наложили на него свой отпечаток. Батальон он принял в июле восемьдесят первого, да так и застрял здесь на все эти годы. Характер у него был крутой, но солдаты и офицеры если и не любили его, то уж во всяком случае уважали. Свирепость Васильева была преимущественно направлена в сторону вышестоящих штабов, стычки с которыми у него происходили практически ежедневно.
Батальон размещался в специально построенном для него военном городке на северной окраине Кабула, в треугольнике между военным аэродромом, складом ГСМ, который на деле представлял из себя россыпь низких строений из белого силикатного кирпича и огромных топливных цистерн, и бетонной лентой шоссе.
Поначалу служба для Васильева складывалась неплохо. Батальон подчинялся непосредственно штабу ОКСА, и начальство, по каким-то одному ему ведомым соображениям, держало батальон под рукой. Боевые задания в тот период были большой редкостью, и десантники,