еле хотелось признать совсем другое: «Мне жаль, что так получается».
Я пытался что-то говорить, будто оправдываясь: «Не переживай», «Я буду осторожен»… Но понимал, что у меня не было оправдания, которое могло бы показаться ей резонным, – ведь я собирался на авантюру, способную окончиться моей гибелью на высочайшей вершине планеты. С одной стороны, я знал, что рискую жизнью, с другой – понимал, что подниматься в горы мне необходимо для этой самой жизни. Мои решения направляются импульсами, которые сильнее и любви, и разума – и на которые я не могу повлиять.
Чувствуя себя нарциссом и эгоцентристом – а я и в самом деле именно таков, – я смог только пробормотать: «Пока». Потом достал из багажника рюкзак и захлопнул крышку – это вышло слишком резко. Ошеломленный громким звуком, я прикоснулся к заднему стеклу, чтобы сообщить ей, что можно ехать.
Было начало августа, но стояла прохлада. Мои легкие заполнил морской воздух. Тромсё – это рыбацкий городок на маленьком острове, окруженном фьордами и горами, на севере Норвегии, за полярным кругом. Летом на протяжении нескольких недель солнце вообще не садится, так что там постоянно светло. Кажется, время просто не останавливается – в полночь пожилые люди выходят на прогулку, а ранним утром уже можно увидеть, как кто-нибудь ремонтирует балкон или кладет черепицу. Такое ощущение, что на этой широте наступил коллективный экстаз во время бесконечного дня. При этом солнце светит мягко и никогда не поднимается высоко – движется по периферии неба, окрашивая его густой пастелью в желтоватые или слегка оранжевые тона, которые постепенно переходят в интенсивный красный.
Город соединен с материком двумя длинными мостами над морем и одним подводным туннелем. Аэропорт, где я только что попрощался с любимым человеком, стоит на одном конце острова. Машина Эмели[1] удалялась от меня, и я помахал ей рукой, отправив воздушный поцелуй. Мне не хотелось оглядываться, и я прошел в здание аэропорта, пытаясь совладать с накатившими слезами раньше, чем попаду на стойку регистрации. Начиналось путешествие, которое должно было привести меня на Эверест, и я понимал, что на пути будут трудности и опасности. Но мне ни на секунду не приходила в голову мысль отказаться от своей мечты.
За несколько часов до этого мы с Эмели вместе вышли на пробежку. Воспользовавшись тем, что все время было светло, мы побежали поздно вечером, после ужина, чтобы размять ноги и оживить ум. Это было необходимо после перенесенного стресса и напряжения – как раз перед этим мы организовали забег для нескольких сотен человек. Предыдущие несколько дней были наполнены бесконечными звонками, поездками туда-сюда на машине и рукопожатиями. Теперь короткая тренировка, которая должна была просто помочь проветриться, превратилась в целую ночь бега.
Мы побежали по узкой тропинке, удаляясь от городского шума, чтобы между нами и городом встали горы. Мягкий шепот ветра пришел на смену радиопередачам, доносящимся через полуоткрытые двери магазинчиков; чистый и свежий воздух – на смену духоте, запахам толпы и выхлопам. Из ног уходила накопившаяся скованность, и появилась приятная легкость. Мы поднялись до первой вершины и продолжили, не останавливаясь ни на секунду. Потом мы ушли с тропинки и направились к полям и другим пикам, совсем не связанным с изначально предполагавшимся маршрутом. Влажная заиндевелая трава под ногами резко контрастировала с твердым сухим черным асфальтом; постепенно ритм наших сердец стал более размеренным, схожим с «там-тамом» наших шагов.
Мы бежали рука об руку, погруженные в покой, столь непохожий на водоворот последних дней. Но счастье не может быть полным: это было невеселое молчание, потому что оно предшествовало расставанию и напоминало о нем. Время от времени мы пытались заговорить, чтобы нарушить эту ужасно некомфортную немоту, но голосовые связки не реагировали.
И потом, в машине, по пути в аэропорт, мы оба так и не смогли выразить то, что ощущали уже некоторое время: страхи и сожаления. Так, негласно, мы заключили пакт молчания, которое продолжилось до моего возвращения из экспедиции. Это было неписаное соглашение, необходимое, чтобы не поссориться перед прощанием.
Город за окном самолета уменьшался и наконец исчез. Прильнув к стеклу, я не отрываясь смотрел на тень самолета, которая скользила по фьордам и все еще заснеженным пикам, пропадавшим и внезапно выраставшим между долинами и холмами. Я знал все эти дороги и горные гребни, но с воздуха обнаруживал новые тропы и уже представлял, как буду бежать по ним после возвращения. Одновременно я, признаюсь, чувствовал себя предателем и надеялся, что эти горы меня простят за поездку к другим.
Я думал о том, что должен был сказать Эмели на той совместной пробежке, облегчить мучения, которые она совершенно точно испытает, пока мы будем далеко друг от друга. Какая-нибудь изящная шутка или остроумный комментарий помогли бы снизить напряжение этого момента, но я не из тех, кто способен на быстрые реакции. Я чувствую покой в горах, потому что они, как сказал Райнхольд Месснер[2], ни лживы, ни правдивы – они просто опасны. А в моменты опасности можно принимать решения, которые кажутся логичными. В горах у меня нет сомнений, как действовать