ж о Новом Годе. Именно так, с большой буквы каждое слово. И даже, еще лучше, каждое слово большими буквами: НОВЫЙ ГОД! В детстве Новый Год был для нее совершенно особенным праздником… Нет, не так. В детстве Новый Год был для нее единственным праздником. Наверное, отмечались еще какие-нибудь, но она их не помнила. А Новый Год помнила до мельчайших подробностей: кто что говорил, кто что дарил, какое у нее было платье, что стояло на столе, что висело на елке. Она помнила свое ожидание Нового Года и запаха мерзлой хвои, карамелек «Клубника со сливками», зреющего в большой алюминиевой кастрюле теста для пирогов, нового полотенца, приготовленного «для гостей», и еще множество всяких редких, неежедневных запахов, которые сплетались в один большой и богатый запах праздника; она помнила все свои желания, которые загадывала на каждый Новый Год; она помнила узор каждой снежинки, которая таяла на ее ладони в новогоднюю ночь… Такая у нее с детства, с пяти лет, была привычка – ловить новогоднюю снежинку на ладонь, а потом внимательно рассматривать ее, стараясь запомнить никогда не повторяющийся узор. Она запомнила тридцать три узора – на каждый Новый Год. И еще она помнила свою горькую обиду на то, что Новый Год бывает так редко. Наверное, от этой обиды все и пошло – эта ее неумеренная жажда праздника. Готовность отпраздновать что угодно, даже визит соседки за десяткой до получки. Но в семейном кругу. Это главное. Вне семейного круга праздников не было, а если какие и были, то тьфу на них.
Тамара осторожно почесала бровь мизинцем и привычно заглянула в зеркальце над мойкой: не испачкалась ли в муке? И привычно же улыбнулась своему отражению. Потому что этому научила ее бабушка. И потому, что Тамаре нравилось ее отражение: из зеркала ей улыбалась маленькая, худенькая, коротко стриженная девчонка, глаза у девчонки были веселые и решительные, мордашка розовая, зубы белые, а бровь в муке.
– Стыдно, женщина, – сказала Тамара своему отражению склочным трамвайным голосом и показала ему язык. – Не молоденькая уже. Как вы себя ведете? Мать, понимаете ли, семейства…
– Мать, у тебя там не готово еще? – В слегка сонном голосе мужа слышалось нетерпение. – Мы с Натуськой пирожка хотим…
Он даже с дивана не поднялся, отметила про себя Тамара с легким раздражением. Даже голос не повысил. Ну да, с какой бы это стати ему подниматься с дивана и идти на кухню, чтобы что-то спросить? Не царское это дело. Жена должна слышать каждое слово мужа, даже если он говорит из-за двери, в подушку и при этом не повышая голоса. Тамара сунула противень с пирожками в духовку, быстренько сполоснула руки и опять глянула на себя в зеркало над мойкой. Чувырла. Морда скучная, глаза стеклянные, а прическа – как у пьяного ежика. И чего ей в себе могло нравиться? Хотя да, бабушка ведь учила всегда улыбаться своему отражению… Она с некоторым принуждением улыбнулась – и тут же заметила в зеркале какое-то осторожное движение. Оглянулась, увидела Наташку, застрявшую в дверях с нерешительным видом, и улыбнулась уже без всякого принуждения.
– Наташ, ты чего маешься? Пирожки через двадцать минут будут. Вы с отцом за двадцать минут не помрете с голоду, нет?
– Ага, – рассеянно сказала Наташка и принялась вертеть головой, пристально рассматривая кухню, знакомую ей до последней горелой спички в банке из-под майонеза, стоящей на подоконнике. – Ма, я не поняла… Аня вообще, что ли, никогда не придет?
– Как это – вообще никогда не придет? – испугалась Тамара. – Что ты такое говоришь? Что случилось?
Наташка оторвала взгляд от настенных часов и сердито уставилась на нее. Переступила с ноги на ногу и вдруг ляпнула:
– Я этого ее Виталика терпеть не могу, так и знай.
«Я тоже его терпеть не могу», – чуть не сказала вслух Тамара, но вовремя прикусила язык и подавила тяжелый вздох.
– Наташка, – сказала она как можно строже, – ты мне это брось. Мало ли, кто кого терпеть не может! Вот представь: ты выйдешь замуж – а я тебе вдруг заявлю, что терпеть не могу твоего мужа. Тебе ведь обидно будет, правда?
– Вот еще. – Наташка скроила надменную физиономию и опять уставилась на какую-то деталь интерьера. – Ничего мне обидно не будет. Я сразу этого козла на фиг пошлю.
– Что? – изумилась Тамара. – Ты откуда таких слов нахваталась? И вообще, тебе еще рано об этом судить, ребенок нахальный. Вот выйдешь замуж – посмотрим, как запоешь.
– Никак, – упрямо буркнула Наташка и повернулась, собираясь уходить, но не ушла, стояла в дверях, всей спиной, и стриженым затылком, и розовыми оттопыренными ушами выражая неудовольствие. – Я лучше вообще замуж не выйду… А то выйдешь за такого… в общем – за такого. А он тебя даже домой не отпустит. Даже на Новый год. Коз-з-зел.
– Перестань, – сказала Тамара устало. – Не маленькая уже, должна понимать. У Ани теперь своя семья, свой дом, свои гости… Она просто встречает Новый год в своей семье, со своим мужем. Так и должно быть.
– Фигушки, – выдала Наташка не поворачиваясь и шмыгнула носом. – Это мы ее семья, а не какой-то там муж…
Тамара безнадежно вздохнула, села на табуретку, ухватила Наташку за руку и потянула к себе, преодолевая ее не слишком сильное сопротивление. Усадила