что попробовал оправдать свое прозвание – потихоньку прилобунился к Любе Падалкиной, что буфетчицей в чайной работала. Было у них там чего серьезного или не было, никто не знает, только жена Клюбина, кстати, первая Клюхина учительница Ираида Ксенофонтовна, малость подсуетясь по чьей-то надоумке, застукала супруга со своей полюбовницей, когда они целовались. Хай та подняла конечно же неинтеллигентный, а прямо скажем, обыкновенно бабский, потому и стало все известно всем и каждому. И вскоре Клюбин был переведен в другой район. И тоже первым секретарем. На что случившийся на тот час у них Евгений Константиныч сказал:
– Там, говорят, ни одной Любки не проживает. Не к кому будет себя прислонить. А вот Иванов, хоть пруд пруди.
Так он намекал, что Ираиде Ксенофонтовне, а она по девичьей фамилии была Ивановой, будет с кем отплатить своему неверному супружнику.
Тонкий юморист Томилин. Потому Клюха с радостью ждет его приезда. Он и на начальство сроду не похож. Заявляется всегда без свиты. Иногда, правда, агроном районный его сопровождает. Но это больше для того, чтобы шкаликом рот побаловать. А по этой части он не промах. И вот попьют они, причем Томилиным привезенное. Сроду тот к чужой водке не прикасался. Поедят, что под руку попало. Поорут песни. Поозоруют – кто с Мухтаром, кто с Клюхой и – «По коням, чтобы завтра было, как ноне»! Эту присказку говорит Евгений Константинович.
Так вот в тот раз не было и Томилина. А свободное место первого наличествовало. И когда шла обыкновенная угодническая гонка, в процессе которой все стремятся сотворить кто на что горазд, тот начальственный пузан и выудил взором Мартика.
– А гляди, – сказал кому-то из свиты. – Он совсем неплохо смотрится!
И ткнул своим волосатым пальцем в Бугураева.
А через два дня тот уже был первым…
И вот обо всем этом, что пришлось наблюдать и переживать Клюхе, бесполезно рассказывать Витяке. Он ни в жизнь не поймет, какое отношение он, Колька Алифашкин, имеет, скажем, к вопросу, по-партийному говоря, «подбора и расстановке кадров». Какое его собачье дело, кто правит и кто кому заправляет. Живи себе и дыши, коли насморк позволяет, в обе ноздри. И не суй нос туда, где и другому одушевленному предмету тесно.
Именно такие рассуждения застигли Клюху, коль взялся бы он пооткровенничать с Витякой Внуком.
– Поэтому ты не дури, – напутствовал его друг. – На шахте и без тебя земля обвалится. А над родителями измываться не только божий грех.
И эту фразу понял Клюха безостаточно. Ибо у Витяки не было ни отца, ни матери. А воспитывала его бабушка – тихая такая уютненькая старушечка Леонтьевна, которая, как давно выяснил Внук, сроду не была его родней. И, может, фамилию такую она ему – без лишних хлопот – придумала.
Они помолчали еще какое-то время, потом Витяка произнес:
– Вот рыба склизкая поверх чешуи, а ты – так под чешуей. Обсмыкаешь с тебя то, что сверху сверкает, а у тебя опять мылкость неизвестно откуда