ьная муза.
То ль по воле своей став бездомной,
То ль забытая старым поэтом,
Наслаждается речкой бездонной
Русской речи вприкуску с рассветом…
Речь, бездонная, как речка, да еще вприкуску с рассветом – это истинное наслаждение для знатоков и любителей неподдельной поэзии. И коль Елена Ластовина уже достигла пусть не горных, но хотя бы курганных высот, дай ей бог продолжать в том же духе. Лично с ней я связываю определенные надежды на существование хорошей волгоградской поэзии.
«Возьми стихи мои и скомкай…»
Возьми стихи мои и скомкай.
Ни синеглазой Незнакомкой
мне – ни женою декабриста
не быть в Сибири серебристой.
Надев на шею галстук красный,
не выходить на путь опасный,
не покушаться на царя
на перекрестках октября.
Мне барышней юной из города N
не прочитать французского романа,
не попадать к фашистам в плен,
но плакать, словно Ярославна,
ведь я и внучкой и сестрой
была, родимый мой герой…
Как страшно, что бываю дочкой
я лишь в тот миг,
когда за строчкой
строку пишу в строфе, письме.
Пожаловалась бы зиме,
а также декабрю-отцу,
но сил нет. Ветер – по лицу,
по сердцу – боль, по жизни – гибель,
луна унылая на прибыль.
«Когда-нибудь уехать в Прагу…»
Когда-нибудь уехать в Прагу,
где жили Моцарт и Марина,
и утро подарить витринам,
а ночью взяться за бумагу,
наполнить духом плоть строки
и вспомнить тех, что далеки,
и слушать песни колоколен,
и знать, что защищает Голем
всех посетителей концертов.
А утром вынуть из конвертов
листки, зовущие обратно,
и ощутить на скулах пятна.
Пройтись по Карлову Мосту,
губами к старому кресту
приложиться к церквушке,
а потом с пивом в кружке
в каком-нибудь уютном баре
подумать вдруг… О самоваре!
И утром самым первым рейсом
по воздуху или по рельсам
спешить! Вперед! А не назад!
Туда, где есть вишневый сад,
антоновка и лопухи,
туда, где пишутся стихи.
«В залатанных джинсах…»
В залатанных джинсах,
в прокуренной куртке
мне нравится слушать
сентябрьский ветер,
когда ты ладонь мою
греешь своей,
и движемся мы
по ночному пространству
родного нам города, —
он уже длится
четыреста лет.
Плюс шестнадцать.
Прохладно.
Как странно
знакомых
знакомых
(с гитарой, флейтой
или скрипкой)
встречать
в подземном переходе,
на каждом каменном углу,
у ларька – сигареты и пиво.
Пить и петь.
А с утра
на вокзале
расставаться,
глядеть не в глаза,
а куда-нибудь в сторону.
Сможешь?
А когда я спрошу тебя:
что там?
То ответь:
красно-жёлтые листья.
Мальчик их
собирает для мамы,
а смешных воробьев
кормит хлебом
синеглазая девочка
в белом.
«Ни красок нету, ни красы…»
Ни красок нету, ни красы,
горят рябины кисти,
холсты, листы и листья.
Не можешь ни ты, ни весы
измерить груз воспоминаний:
конь снежный, лыжи, горка, сани.
Я не забуду ту зимовку,
ВДНХ и Третьяковку,
Арбат, кафе, музей
и твоих знаменитых друзей,
прогулки по ночной Москве,
обед весенний на траве,
дожди, осенние цвета,
в