оносил их голоса, и тогда кучка людей, толпившихся на автомобильной стоянке, подавалась вперед, прислушиваясь. Что он сказал? А теперь что?
– Сказал просто, что все хорошо: снимают.
– Что? Кого?
– Дурак, фильм, фильм снимают.
– А это с ним кто, режиссер?
– Да. А второй, хмурый, – это продюсер.
– Не похож на продюсера.
– Еще бы! Он себе нос переделал.
– А сам? Правда, совсем как настоящий?
– До кончиков волос.
И все опять подались вперед, чтобы посмотреть на этих троих: того, что был не похож на продюсера, застенчивого режиссера, который непрестанно поглядывал на толпу и сутуло втягивал голову в плечи, закрывая глаза, и сидящего между ними человека в военной форме со свастикой на рукаве, чья красивая форменная фуражка лежала на столе рядом с едой, почти нетронутой, потому что человек этот говорил… нет, ораторствовал.
– Вылитый фюрер!
– Боже мой, как будто оказался в том времени. Прямо не верится, что сейчас семьдесят третий. Будто снова в тридцать четвертом, когда я увидел его в первый раз.
– Где?
– На митинге в Нюрнберге, на стадионе. Осень, м-да, мне тринадцать лет, и я член гитлер-югенда, стою среди ста тысяч солдат и юношей на этом огромном поле, вечер, факелы еще не зажгли. Столько оркестров, столько флагов, столько горячих сердец, да-да, поверьте, я слышал, как колотятся сто тысяч сердец, мы все были влюблены в него, он спустился к нам прямо с неба. Он был послан богами, мы знали, и время ожиданий прошло, отныне мы могли действовать, с ним для нас не было ничего невозможного.
– Интересно, как чувствует себя этот актер в его роли?
– Тсс, он тебя слышит. Смотри, машет рукой. Помаши ему тоже.
– Помолчите, – вмешался еще кто-то. – Они опять о чем-то говорят. Я хочу послушать…
Толпа замолкла. Мужчины и женщины прислушались к ласковому весеннему ветру, доносившему слова из-за столика в кафе.
У юной официантки, подававшей пиво, зарозовели щеки и разгорелись глаза.
– Еще пива! – крикнул человек с усиками, похожими на зубную щетку, и волосами, зачесанными на левую бровь.
– Спасибо, не надо, – сказал режиссер.
– Нет-нет, – замотал головой продюсер.
– Еще пива! Отличный денек, – настаивал Адольф. – Тост за наш фильм, за нас, за меня. Выпьем!
Остальные двое взялись за кружки.
– За фильм, – сказал продюсер.
– За душку Адольфа, – вяло проговорил режиссер.
Человек в форме удивленно застыл.
– Я совсем не считаю себя… – он запнулся, – его таким уж душкой.
– Он был настоящий душка, и ты тоже прелесть. – Режиссер залпом выпил пиво. – Не возражаете, если я напьюсь?
– Напиваться не положено, – сказал фюрер.
– Где это написано в сценарии?
Продюсер толкнул режиссера ногой под столом.
– Как думаете, сколько недель нам еще снимать? – спросил продюсер весьма учтиво.
– Думаю, мы закончим снимать, – сказал режиссер, большими глотками отпивая пиво, – где-то на смерти Гинденбурга или когда дирижабль «Гинденбург», объятый пламенем, падает в Лейкхерсте, штат Нью-Джерси{Думаю, мы закончим снимать… где-то на смерти Гинденбурга или когда дирижабль «Гинденбург», объятый пламенем, падает в Лейкхерсте, штат Нью-Джерси… – Пауль фон Гинденбург (1847–1934) – генерал-фельдмаршал, в Первую мировую войну командующий немецкими войсками Восточного фронта, с 1925 г. президент Германии; 30 января 1933 г. передал власть национал-социалистам, поручив Гитлеру формирование правительства. В его честь был назван дирижабль «Гинденбург» – крупнейший в мире цеппелин (длина 245 м), в апреле 1936 г. начавший первые пассажирские авиаперевозки через Северную Атлантику; 6 мая 1937 г., совершая одиннадцатый рейс из Германии, потерпел катастрофу при посадке в городе Лейкхерст (штат Нью-Джерси), что положило конец коммерческой эксплуатации дирижаблей. Фотография этой катастрофы воспроизведена на обложке альбома «Led Zeppelin I» (1969).}, – все равно.
Адольф Гитлер склонился над своей тарелкой и молча атаковал мясо с картофелем.
Продюсер тяжело вздохнул. Режиссер, толкаемый в бок, попытался успокоить страсти:
– А потом пройдет еще три недели, и мы на своем «Титанике» поплывем домой с готовым шедевром, там столкнемся с еврейскими критиками и, храбро распевая «Deutschland Über Alles», пойдем ко дну.
Неожиданно все трое жадно накинулись на еду, молча вгрызаясь, кусая и пережевывая, а весенний ветерок по-прежнему веял, и на улице по-прежнему ожидала толпа.
Наконец фюрер перестал есть, глотнул еще пива и, откинувшись на спинку стула, провел по усикам мизинцем.
– В такой день ничто не может вывести меня из себя. Вчерашние эпизоды просто превосходны. А какой кастинг! Геринг просто неподражаем. А Геббельс? Совершенство! – Солнце ушло, перестав слепить