Треугольник. Рэй Брэдбери

всего лишь мужчина.

      – Он Джон Ларсен, – возразила Лидия.

      – Это еще хуже. Волосы дыбом, руки ниже колен, тонкогубый, глазки бегают, и вот он здесь – здрасьте пожалста!

      Лидия расплакалась. Она сидела и смотрела в зеркало на свои слезы.

      – Прости, – сказала Хелен. – Но он такой дурак.

      – Хелен!

      – Ты моя родная сестренка, вот и все.

      – А для меня он бог.

      – Не надо больше плакать. Раз он для тебя бог, пусть будет бог. Теперь, когда наши родители померли, я тебе как мать, я хочу, чтобы у тебя все было хорошо. У меня было достаточно мужчин, чтобы сказать: они все придурки и лгуны, все до единого. Цирк уехал, а эти остались: макаки, клоуны и свистуны.

      Лидия пребывала словно во сне.

      – Для меня он добрый, красивый, порядочный. На улице с нами раскланивается. Он ведь никогда не был у нас в доме, а? Ни разу слова плохого не сказал. И тут вдруг сегодня звонит мне по телефону и говорит, что хотел бы заскочить на часок со мной повидаться. Я весь день плакала, так счастлива была. Я же годами не решалась ему позвонить. Я видела его перед табачным магазином «Юнайтед сигар» с тех самых пор, когда мне минуло шестнадцать, это было двадцать лет назад, и мне всегда хотелось остановиться и сказать ему: «Я люблю тебя, Джон, увези меня отсюда, будь моим». Но всегда проходила мимо. И, знаешь, иногда в последние годы, когда мы с тобой проходили мимо, мне казалось, в его глазах было что-то такое, будто он тоже меня узнал. Но он всегда только улыбался и небрежно приподнимал шляпу.

      – Таким штукам мужчины набираются друг от друга. С фасада просто дворец, а посмотришь с тыла – нужник нужником. Так что подправь макияж и надень к своему красному румянцу что-нибудь зеленое.

      – Я не хотела плакать так, чтобы лицо раскраснелось. – Она посмотрела на расплывшийся отпечаток губ на скомканном платке. – Хелен, Хелен, и с тобой было то же самое десять лет назад, когда ты любила Джейми Джозефса?

      – Каждое утро мои простыни были горячие, хоть водой заливай.

      – О Хелен!

      – Но потом я узнала, что он играл со мной в наперстки, знаешь, как в цирке. Он потребовал, чтобы я все поставила на кон. Я была молода. И послушалась. Я была уверена, что если и растрачусь вся в пух и прах, то в нужный час буду знать, где его найти. Но час настал, я подняла один из трех наперстков, а Джейми и след простыл. Покатил со своим цирковым номером: по улице, по улице, а потом из города по железке – только его и видели. Интересно мне знать, хоть одной из женщин удалось найти Джейми?

      – Ох, не надо так, пусть сегодня у нас будет счастливый день!

      – Будь счастлива тем, что ты счастлива. А я буду счастлива тем, что я цинична, и посмотрим, кто из нас в конце концов окажется счастливее.

      Лидия нарисовала себе новые губы и растянула их в улыбке.

      Стоял теплый сентябрьский вечер, и первые дымки костров поднимались среди кленов вокруг старого, дряхлеющего дома. Лидия, словно привидение, ходила по темной, как пещера, гостиной; были погашены все огни, кроме ее пылающего розового румянца, так что она издалека заметила его движущуюся, как в мелодраме, фигуру еще прежде, чем он повернул к дому и решительно зашагал по дорожке, шурша опавшей листвой. Она слышала, как он на ходу насвистывает какую-то осеннюю мелодию. Она наспех стала придумывать, что говорить, но слова приходили на ум и на язык в виде скомканного, бессвязного набора букв, в котором тонул и кружился ее разум. Она снова расплакалась, и напыщенные слова смылись и растворились в потоке этих слез, а руки и ноги едва не растеряли навек все заученное изящество движений. Она прервала этот процесс, хорошенько шлепнув себя по щеке. Вот он уже поднимается по ступеням безмолвного дома, вот он звонит в серебряный колокольчик, снимает соломенную шляпу, которую он надел слегка не по сезону, трижды прокашливается, словно посетитель, старающийся привлечь внимание нерадивого служащего. Он что-то бормотал про себя, как будто в панике повторяя роль.