водную пелену мальчишка видел искажённое ужасом лицо сестры. Она крепко держала его и топила. Густав замахал руками, стал бить её по запястьям, зная, что боли та всё равно не почувствует. Воздуха не хватало. Лёгкие как будто разрывало по швам. Мальчишка зажмурился и как можно сильнее пнул сестру по тощим, замерзающим в воде ногам. Она пошатнулась, но не упала, не ослабила хватку. Тогда он ударил ещё раз, затем ещё. Густав всячески извивался, махал руками, впивался худыми пальцами в кожу сестры – пытался бороться. Ида напряглась. Она сморщилась и приоткрыла рот. Коленки тряслись, ледяная вода промочила ноги и нещадно морозила запястья.
– Умри же, давай… – шепнула она себе под нос. Ещё один сильный пинок тяжёлым ботинком, и пальцы невольно отпустили промокшее одеяние брата. Девочка упала в холодную воду, вскрикнула и отползла назад. Глаза её широко распахнулись. Густав, почувствовав, что его отпустили, тут же вынырнул из воды. В горящие от недостатка кислорода лёгкие ворвался холодный воздух. Мальчишка закашлялся и согнулся от боли, раздирающей грудь. Грязные струйки стекали по слипшимся тёмным волосам. Ида захныкала, выползая из воды на берег. Она не смогла. Не убила его. Десятилетний малец дрожал от холода и пережитого страха. Он выглядел как восставший мертвец на фоне мутной воды реки Лан и серого безжизненного неба, замершего над миром в состоянии апатии. Края старой куртки, из которой он вырос, разорвались уже в нескольких местах и теперь безжизненно свисали. Промокшие вещи ледяным грузом давили на тело.
Тыльной стороной ладони Ида утёрла струйку, выбежавшую из замёрзшего носа. Она выползла на пляж, со страхом взирая на Густава и не зная, как теперь поступить. Как она вернётся домой? Брат ведь всё расскажет тётке. И что с ней тогда сделают? Девочка съёжилась. Её ноги окоченели и теперь дрожали. Подол изношенного грязного платья прилип к голеням. Упираясь руками в камни, она отползла ещё дальше. Что-то мокрое и вязкое скользнуло между пальцев: не то тина, не то какая-то гадость. Девочка машинально отряхнула руку, вытерла её о худое пальтишко горчичного цвета.
Откашлявшись, но всё ещё переживая страшную боль, Густав поднял голову. Теперь их взгляды встретились. Ида сидела неподалёку в куче мусора – впрочем, одной большой кучей можно было назвать весь этот пляж и то место, где они жили. Всюду разбросаны железки, грязные листы бумаги, битое стекло, обёртки и тряпки. Временами они вместе с другими детьми бродили по берегу Лан, находили даже что-то полезное, применимое для жизни, но чаще всего смотрели на горизонт – туда, далеко, где пролегала старая железная дорога. Раз в месяц огромные паровые машины, зовущиеся поездами, проезжали мимо, останавливались и забирали то немногое, что было в этом мёртвом месте: гвозди и мелкие запчасти. Взамен они привозили небольшие запасы пищи: хлеб или консервы, – но получить их можно было, лишь выполнив полезную работу, поэтому многие промышляли воровством.
Густав схватился за грудь. Его лицо перекосило от боли, которую приносил каждый новый вдох. Он не понимал, почему сестра столь внезапно переменилась и решила от него избавиться. Мальчишка хотел задать этот вопрос, но не решался. Он не выходил из воды. Опасался, что Ида вновь нападёт. Но на лице девочки тоже читался испуг. Она смотрела на брата и дрожала, затем вдруг вскочила на ноги и побежала в сторону их скромного небольшого селения, что не было обозначено на карте, не имело точного названия, а местными звалось отшибом. «Куда она? Домой? А что же делать мне?» – подумал мальчишка, глядя на то, как стремительно удаляется сестра. Он подумал о возможности заговора против него. Вдруг семья решила избавиться от одного лишнего рта? «Что же мне делать? Домой нельзя. Какая же я глупая», – убегая, думала Ида. Она только что лишила себя последнего – доверия родного человека, который бы её никогда не предал.
Это снова случилось: поезд остановился на станции, и оттуда вышли люди, богато одетые, ухоженные, взрослые господа с трубками и дамы в милых шляпках. Они морщили свои бледные носики, не решаясь отходить далеко, а многие и вовсе брезговали высаживаться в этом месте.
– Дама, дама… подайте… – Множество немытых, бедно одетых детей бегали вокруг прибывших пассажиров, протягивали худые руки в надежде, что им дадут еды. Дамы морщились и отворачивались.
– Вон… подите вон! – Одна из женщин отмахнулась рукой, когда маленький мальчик ухватился за её платье, грязными руками замарав кружево. Мужчины были более благосклонны. Кто-то давал медяк, кто-то кусок хлеба.
Ида почувствовала ноющую боль в желудке. Она не ела ни сегодня, ни вчера. Запасов в доме тётки едва хватало на двоих, а она кормила четверых: себя, своего любимого сына и двух осиротевших племянников, которых люто ненавидела, но всё-таки не выбрасывала на улицу. «Крыс ловите, оборванцы, не помрёте», – сухо говорила она, когда Ида или её брат просили еды. Всё, что им с Густавом удавалось найти, они обычно делили пополам, но младший брат часто болел, а потому Иде приходилось самой искать еду или вещи. Вокруг их маленького поселения-станции не было ничего. Раз в месяц поезда привозили живущим здесь людям провизию и предметы первой необходимости в обмен на небольшое количество товара в виде гвоздей и запчастей, а после все благополучно забывали об их нуждах. Выращивать