атимо выдавливала из своего, скреплённого цементом человеческих устоев тела отдельные камни. Освобождённые временем камни почему-то не торопились покинуть мостовую, полностью погружённые в солнечные свет и тепло, словно замерев в этом неторопливом наслаждении они оставались неподвижно лежать на обочине.
Нагретые со всех сторон солнцем, свободные от мостового рабства камни, сами казались себе источником тепла – они воспринимали свою суть, внезапно лишённую цементных оков, потоком жёлтого света – той единственной материи, которая способна за неуловимое умом мгновение преодолеть расстояние, им же непостижимое.
Да и стоило ли куда-нибудь торопиться, если уверенность обладания поистине волшебной возможностью мгновенного перемещения укоренилась в тебе настолько, что стала неотличима от действительности?
Куда тогда бежать?
Куда стремиться?
Куда бы ты не захотел попасть – ты уже там, словно невесомый солнечный луч, несущий на своих невидимых, но мощных плечах такое весомое, одаривающее жизнью тепло.
Чего ещё остаётся желать в конце своего существования?
Избыток тепла и возможность свободного перемещения – вот два основных признака долгой и счастливой старости.
Как у камней, так и у людей.
Со временем мостовая будет разрушена полностью, природа поглотит ограниченную формой дорогу и оставшийся на её месте солнечный свет, растворившись в пустом и прозрачном пространстве, сам превратится в это пространство. Очнувшись от долгого и тёмного сна, свет пробудит в себе пространственный дух, который до этого времени спал и видел сны, состоящие из твёрдой, неподвижной материи.
Со света всё началось, светом и закончится.
Один только свет в состоянии даровать миру ту безукоризненность и безупречность, которой обладал лишь изначальный Замысел Творения.
Один только свет способен предоставить миру ту безусловную, внятно сформулированную, понятную и уму и сердцу, отчётливую, и вместе с тем отличную от всего остального выразительность, именуемую ясностью.
Всё это обязательно произойдёт в своё время, ну а пока что мостовая человеческих устоев мудрела, приподнимаясь над собственным уровнем, и постепенно растворяя в пустоте своё тело, кристаллизировалась в ней же. Пользуясь приобретённой в пространстве и времени мудростью, она примеряла на себя свойства первоначальной и всё вмещающей пустоты.
Каждый, ступивший на эту мостовую неизбежно перенимал на себя её качества. Животное, пройдя по мостовой, приближалось в своём развитии к человеку, человек на цыпочках подкрадывался к Богу, Бог – в воображаемом им мире пространства и времени, построенном на игре света и тени, разливался бесконечностью своих физических воплощений.
Бог выворачивался наизнанку, распространяя свой внутренний свет, свет формировал образы и рождал тени, тени подчёркивали различия форм, и уже окончательные формы приобретали свою материальность и вес.
Каждая форма, построенная из света, могла вспомнить свою изначальность и осознать свою истинную природу. Каждая форма обладала высшей свободой проснуться и вернуться к свету и в свет.
Неторопливо бредущие по каменной мостовой животные становились человечнее, человек – мудрее, а Бог просто собирал лежащие на обочине камни, даровал им свободу света и возвращал их в своё собственное нутро.
Цикл замыкался снова и снова и какую бы форму не принял свет, в конце своего цикла она теряла свои мнимые очертания и растворялась в том, из чего вышла.
Мостовая всё больше расшатывалась под поступью проходящих по ней людей и всё большее количество камней, освобождённых не только временем, но и давлением людских ног, оказывались на обочине.
Бог терпеливо подбирал камни и возвращал им их первоначальную природу. Прикосновение Бога всё возвращало в свет.
В ранний час выходного воскресного дня улица была пуста не только от людей, но и от результатов их деятельности.
В этой части города не было ни магазинов, ни школ, ни вывешенного на просушку белья, ни разбросанного на обочине мусора. Только несколько бродячих собак, которых, в силу их упитанности и бродячими-то назвать было сложно, лежа на боку, грелись, как камни, одновременно со всех сторон: сверху – поглощая солнечный свет, и снизу – вбирая в себя тепло нагретого солнцем булыжника.
Приподняв над мостовой шеи и вывернув их в сторону неба, собаки предельно внимательно, но одновременно с этим и бесконечно лениво следили за проплывающими над городом облаками.
Лишь во взгляде животного внимательность может соседствовать с ленью, ибо только совершенное, лишённое человеческого разума животное способно впитывать информацию снаружи, совершенно не споря с ней. Весь животный мир использует поток информации исключительно для того чтобы избежать боли и голода, сохранив, тем самым, свою волю и тело.
Во взгляде человека внимательность уже способна действовать,