подвернётся хмельная шалава,
позабудешь опять – не мила, не нужна…
Но ты мой – если я на тебя подышала.
Помни, город, и жди. Я зима. Я жена.
За надеждой
А рябины моют в лужах ноги,
и густеет грязи тёмной каша.
Но земля вечерняя, о боги,
не грустна – наивна и бесстрашна.
Не набухли почки – подождите,
будет всё чудеснее, чем прежде.
И деревья тянут руки-нити
в небо, словно люди, за надеждой.
Не до звёзд… Но будто бы свеченье
где-то между туч и крышей мира.
Нет земли прекраснее вечерней,
если ты саму себя простила,
и народу в храме было мало,
и ты вышла, зонт не открывая,
и с любимой музыкой совпала
тишины мелодия живая,
и невольно попадая в ноты,
повторяя шёпот у престола,
вторила в согласии с природой:
«Господи, скажи мне только слово».
Одуванчик
Я радость цвета первый принесу,
весёлый, яркий, свеженький, по маю.
Но жёлтый – лишь потеха, глубже суть
не сразу перед вами обнажаю.
Не наглой белой ватой тополей,
а нежностью былиночек прозрачных,
ранимых в эфемерности своей,
раскроюсь для поставленной задачи:
напоминая горестно о том,
что мир недолговечен, рай утерян —
быть странным одноразовым цветком,
развеяться от легких дуновений.
Создатель хрупкий нимб мне подарил
за то, что буду стоптан или сорван.
Среди творений дивных, знаю, мил
и я ему, простой, невзрачный, сорный…
…За то, что малым детям послужу
любимою игрушкой, и признанью
такому рад, и вовсе не стыжусь
отдаться их невинному дыханью.
…За то, что разлетаясь, раздаю
себя земле, пусть гол и неухожен
останусь. Да за то, что в честь мою
зовёте вы беспомощного «Божий…»
Укрытый мир
Сливалась с морем гладь небес —
атласом чёрным.
И лунный отражая блеск,
струились волны
к моим ногам. Прохладный шёлк
ласкал, играя.
Не знаю, послан был за что
нам отзвук рая…
Прорехами сквозь палантин
светили звезды.
Но, как всегда, благодарим
мы слишком поздно.
Да что есть грешный отпускник
пред этой бездной!
Ведь какова цена за миг
– нам неизвестно…
Сливалась с небом моря гладь,
ни дна, ни края.
И мы учились принимать,
не понимая.
А нынче – купол шерстяным
платком