Весь следующий день он пролежал почти без движения в своей огромной холодной спальне и только к ужину решился наконец выйти в тронный зал, где его уже поджидали озадаченные слуги.
Все последующие месяцы король также провел в кровати. Некогда прекрасно выделанная крепкая фигура владыки, бывшая всегда его гордостью, буквально растаяла на глазах. И в скором времени из беспрестанно цветущего властелина мира он превратился в дряблого согбенного старика. Его тело стало настолько худым и безжизненным, что напоминало теперь одну из засохших смоковниц, коротающих свой век на той же королевской горе.
Самые верные из царских слуг рассказывали потом, что владыка в последние несколько дней своего правления стал неизъяснимо учтив и добр к ранее гонимой им челяди и даже распорядился выдать из своей сокровищницы каждому дворцовому жителю по тридцать золотых талантов.
Более того, неожиданно для всех он вдруг вспомнил о покойном старшем камергере, безжалостно погубленном его величием, а точнее, о его испорченном произведении. Дышащий в уста смерти правитель приказал своим скороходам отправиться в книжные лавки Товании и забрать оттуда последнее творение писателя-горемыки. Все добытые книги владыка велел сложить на самой вершине горы и предать огню.
Уже в самый день смерти король внезапно встал со своего огромного дубового ложа, устланного белыми, как сама смерть, простынями и, опираясь на толстую слоновую трость, вновь вышел навстречу к смоковницам. Их уныло-засохший вид, с которым они смотрели на каждого подходящего к горе человека, вызывал одну лишь горькую жалость. Вот и владыка, едва взглянув на некогда цветущие фиги, тут же разразился громким удушающим гордыню плачем.
– Как же это чу-чудесно, – всхлипывая на каждом звуке простонал он тайному собеседнику, которым по всей видимости, мог быть только ушедший в небытие старший камергер, – как же это все-таки чудесно, когда смоковница приносит плоды.
Он обернулся к своему огромному великолепному дворцу, стены которого были выделаны из тончайшего испанского золота, к своим бескрайним владениям, простирающимся на все четыре стороны света. И если раньше это видимое свидетельство собственного величия наполняло его существо неукротимой жгучей гордостью, то теперь огромные земли, устланные человеческими костями, вызывали в нем лишь чувство глубокого отвращения.
– Когда смоковница приносит плоды…, – повторил смиренно король и захромал обратно в глухую открытую пасть золотого дома.
Через три часа владыка находился уже в сколоченном наспех алмазном гробу. Теперь он был лишь бледным, высохшим одиноким стариком, уныло лежащим среди несметных сокровищ и покорнейших слуг, которых он уже не мог взять с собой.
***
На смену Первому королю в скором времени пришел гонимый им когда-то наследник, который так же, как и его отец, был нестерпимо жестокий к миру. Второй владыка, для которого засохший сад родителя стал в одночасье символом проклятия, не захотел