когда обувь с ног скинута, прогноз плохой. Все плохо, потому что сбила машина и скрылась с места происшествия. Говорят, что так делают. Так это случилось на пешеходном перекрестке и при стечении людей, и какой-то прохожий позвонил с мобильного телефона и вызвал «скорую помощь». Наверное, это уже неинтересно.
Главное – состояние пациента, а оно крайне тяжелое, так будет записано в больничной карте. Тело пациента лежало на реанимационной койке. В коме. Без осознания, где он находится. Пройдут почти полгода, которые ему покажутся одним днем. И это состояние спасло его. От мучительных переживаний, которые происходит из-за падения давления, повышения температуры. Он просто об этом не знал. Эта была такая минута жизни – без стрелок и тиканья механизма часов. Он не знал, где он находится сейчас. Тут или там. О жизни тела свидетельствовали только датчики аппаратуры. Рядом с кроватью, как гвардейцы, стояли стойки капельниц в ряд. Тело было напичкано шлангами и катетерами. В течение нескольких суток в тело вливалась и выливалась по трубочкам жидкость.
В этой алхимической лаборатории сновали медицинские сестры, которые время от времени сменяли катетеры и протирали бедра и крестец камфарным спиртом. Если верить павловскому учению, то, наверное, с этого рефлекса и возвращается жизнь в подсознание.
Несмотря на то что пациенты находятся в коме, персонал чаще изъясняется жестами и шепотом. Реаниматор похлопывает по лицу, вдруг пациент впервые за прошедшие дни морщится на неприятное раздражение извне. Потом врач насильственно приподнимает веко и светит фонариком в темный зрачок, который от яркого света суживается. Реаниматор похлопывает больного по плечу и заключает философски, что пациент после продолжительного лечения и перекатывания из палаты в палату возвращается в жизнь.
Следующая запись в истории болезни свидетельствует, что при первых проблесках сознания он стал мастурбировать с одеялом, как если бы обнимал тело возлюбленной женщины. Прижимался к подушке, как к женской щеке. И, изнемогая от истомы, снова терял сознание и контроль над собой. Наверное, это был посткоматозный фетишизм.
Но с этого момента пациент уже возвращался в жизнь. И на третьи сутки ушло окончательно просоночное состояние. И все, что он видел и слышал: туннель, яркий свет, шепот, лязг металлического инструмента – теперь уже в его жизни не существует, к нему вернулись ясность сознания и воля.
И это был Я. Тело только на время было моим двойником. О теле, но не о душе было написано столько сколько никогда не будет записано нигде о том, а что я думал. Для реаниматора важны пульс, давление, температура, сердцебиение, биотоки мозга, а то что пролетело в один миг, – об этом ни строчки. Наверное, сейчас, спустя много лет, пылится моя история болезни где-то в архиве.
Мной уже была пройдена половина жизни, когда я оказался не в сумрачном лесу, а в реанимации. И реанимация стала только одним мгновением моей жизни.
В моей руке пять камней, я их собрал со дна реки. Камни говорят, и как ни брось, они, разлетаясь, указывают на прошлое, настоящее и будущее. С каждым броском – разная судьба. Если настоящее не похоже на прошлое, то будущее будет другим. И вот перемена мест – перемена счастья.
Где-то тут, на Моховой или в Соляном переулке, живем я и мой двойник. Считай, что достоевщина. В Петербурге без Достоевского – как без Чайковского. Не в этом суть, а в том, что я и двойник думаем и делаем одинаково, а так в городе на Неве не живут. Без фантастики и мистики и белая ночь не придет. Если начинаешь жить одной жизнью с двойником, то это застой.
В Соляном переулке идет дождь. По водосточным трубам стекает вода. Жестянщик, как Страдивари: тот мастерил скрипки, а этот расположил водосточные трубы, которые в дождь играют, вторя джазу в кафе «Муха-цокотуха».
Я в комнате на диване, за окном аквариум, в котором плавают под зонтиками прохожие и машины-амфибии. Это там, а я здесь. Такое философское состояние я называю «мысли под одеялом». Времени предостаточно. Но какая лень! Думал, но не предполагал, что это случится именно со мной. Вот какая фишка жизни. Какой сюжет в моем жизненном романе! Я не ставлю вопросов, почему или за что.
Жил, любил припеваючи. Что было в детстве? То же, что у всех. Помню, отец говорит матери: «Ты, Варенька, почитай на ночь про бабу, которая под поезд упала». – «Про Анну Каренину, что ли, так про нее вчера читала, ну ладно, если ты такой непонятливый», – и читается снова всего одна страница на сон грядущий. Я и не помню, был дочитан этот роман или нет.
Я впервые у родителей и спросил: есть ли бог? И они по секрету, как пионеру, сказали: есть.
Иногда мне казалось, что кто-то должен меня спасать. Зачем, если через некоторое время все станет очевидным.
Я возвращаюсь в ощущение прошедшего, в те времена, когда мне было тридцать, двадцать или двенадцать лет. Время это в памяти в красках сохранено и живет в моем настоящем, и это продолжение прошлого.
Это ремейк без героя, без назидания, мой калейдоскоп уже смонтирован в клип памяти.
Это все равно что смотреть в полутемное зеркало: что-нибудь да и увидишь, прежде всего себя, а потом двойника, который стал старше, с сеткой