Поле за окном. Арина Слесарева

удри. Они помнили, как те же кудри украшали голову отца, пока не распрямились с первым приходом зрелости. Поэтому мальчик чуть ли не с рождения уяснил для себя, что кудрявым он останется не навсегда.

      Одним зимним вечером года три назад он сидел на коленях у одной из тех самых отцовских родственниц и допытывался, что ещё он потеряет, когда станет старше. Родственница смущалась и не знала, что ответить. Наконец она придумала, что у него точно станут короче ресницы. У взрослых мужчин не бывает таких прекрасных длинных ресниц. Длинные ресницы обычно бывают у женщин. Мальчик видел, что у этой родственницы совсем не длинные ресницы, но всё же поверил ей на слово. Но он хотел знать всё, а не только это. Он продолжал допытываться, что же ещё он потеряет; чего не имеют, как не выглядят и чего не делают мужчины после того, как у них распрямляются детские ангельские кудряшки. «Ах да, конечно, – наконец сказала родственница. – Когда ты вырастешь, ты уже не будешь постоянно сочинять». «Не буду сочинять, тётушка?» «Да, не будешь. Ты посмотри, какой ты весь изляпанный в красках, и твоя мать только и говорит, что о твоих новых поделках да выдумках… Когда ты вырастешь, жизнь больше уже не будет кружком художественной самодеятельности для тебя, это я тебе точно гарантирую». «Не будет, тётушка?» «Нет, не будет». «Тогда, может, мне можно будет продолжать мои проделки да выдумки хотя бы в своей голове, когда я мечтаю перед сном? Там-то они точно никому мешать не будут, и я тогда пообещаю не разбрасывать пластилин повсюду…» «Нет, нельзя будет». «Нельзя?» «Нет, нельзя». «Ну так, может, хотя бы в своей-то комнатке будет можно, а, тётушка? Мама же мне так всегда и говорит, чтобы свой бардак я только там и держал… В своей-то комнатке ведь будет можно?» «Нельзя». И мальчик со всех ног побежал дурачиться и резвиться, и лепить из пластилина, и резать свои простынки на будущий театральный костюм, пока кудряшки ещё не распрямились, пока ещё это всё было можно.

      Мальчик не опускал стекла на окне автомобиля. Ему строго-настрого запретили впускать ветер, чтобы не простудиться «хотя бы в самом начале отдыха у бабушки». За окном мелькали деревца, изобилующие самой свежей зеленью. Некоторым из них разрешено было сохранить кудряшки, хоть они и были уже намного более зрелыми, чем мальчик.

      Машина остановилась у большого одноэтажного дома с чердаком. Дом был деревянным, кое-где даже сложенным из широких ладных брёвен. Мальчик сразу же выскочил за дверь машины и понёсся куда-то за деревья, в поле, и можно было залюбоваться тем, как весело скакали и подпрыгивали на ветру его пока ещё упрямо вьющиеся волосы.

      – Какая невоспитанность, – сказала себе под нос его мать. – Даже и не вспомнил о том, что сначала нужно было поздороваться с бабушкой.

      Но мальчик её не слышал. Он выбежал уже на самый центр поля, под большое, пышущее жизнью дерево, единственное, которое горе-сеятели не решились срубить. Нижние ветви дерева все были обвязаны ленточками, принесёнными то ли влюблёнными, то ли детьми. Мальчик улёгся на спину в своей чистой льняной рубашке. Он улыбнулся солнцу, которое подмигивало ему сквозь листву. Он задрал ноги над телом и посмотрел на свои голые коленки, на которых уже давным-давно успели зажить все ссадины со времён прошлого лета, проведённого здесь. Тогда мальчик выскочил из-под дерева с той же внезапностью, с которой он здесь появился, и побежал отыскивать других ребятишек, чтобы вместе понестись в сладостный опасный для коленок мир.

      Он нашёл других детей очень быстро. Все они резвились в лесу, на тех тропах, которые в конце своего детства начали обходить стороной их родители. Другие дети приехали из города уже несколько дней назад. Мальчик прибыл позже остальных, потому что обычно он жил далеко-далеко отсюда.