тый волосатым тяжёлым одеялом, которое месяц назад ему подарил звеньевой Хок за его выдающиеся успехи в поиске провианта. Одеяло было таким огромным, что под ним мог уместиться ещё кто-нибудь, но оно полностью досталось Чопу, чем он был безгранично горд.
Когда мальчик забирался под него с головой, ему становилось тепло и уютно, а хлипкая деревянная лежанка, на которой он спал, уже не казалась ему такой твёрдой, если толстые края подарка подворачивались вовнутрь, и получалось что-то вроде кокона.
Каждый раз после долгого трудового дня, когда блаженное тепло разливалось по всему его телу, а глаза закрывались, он с удовольствием вспоминал слова Хока, притащившего на своих крепких плечах награду, о том, что теперь Чоп не имеет права расслабиться или, чего доброго, зазнаться. Теперь он должен работать ещё лучше, чтобы быть всем примером и помнить, что когда-то этим одеялом владел легендарный Рон, которого ещё никто не превзошёл ни в труде, ни в чутье на залежи ископаемых и еды.
«Всё-таки как всё слаженно в нашем клане,» – с удовольствием думал Чоп. ‒ Каждый выполняет свою работу, а ведь если бы этого не было, то колония в снегу давно бы погибла». Хок рассказывал, что давно-давно в этих местах не было столько снега, и для того, чтобы что-то найти, не нужно было извлекать из мерзлотных глубин груды белых ледяных камней. Но потом кто-то послал проклятье на этот край, и теперь Чоп и ещё тысячи юных и молодых особей мужского пола вынуждены добывать руду и пропитание в более тяжёлых условиях, чем раньше. «Ну и что, – вновь подумал юноша, ‒ зато мы все очень дружны».
Неожиданно противный, но уже давно привычный мокрый кашель вырвался из его груди, заставив повернуться на бок, свесить голову вниз и избавиться от шахтной грязи, выходящей из очищающихся лёгких.
Два месяца назад из рудников Чопа перевели наверх ‒ одного из немногих, заслуживших это право своим самоотверженным трудом, ответственностью и готовностью к риску ради общего дела. Мальчик безудержно плакал, когда прежний звеньевой, Люк, тащил его за рваный грязный воротник, а он цеплялся сбитыми пальцами за выступы шахтной породы и кричал собравшимся в кучу испуганным друзьям, что он обязательно вернётся, и чтобы они простили его.
Трудиться в толще многометровых сугробов было легче. Звено шло за ведущим, работая ручными пилами, лопатами и кирками, разбивая слежавшийся снег, местами превратившийся в лёд. Затем по команде звеньевого начинали пробивать тоннель наверх, чтобы был доступ воздуху, а снежные блоки и ледяную кашу грузили на тележки и отправляли на переплавку для воды на нужды колонии. Остатки эвакуировали к небу ‒ так было принято называть бескрайнюю снежную равнину наверху, в которой никто особо не нуждался ввиду её кажущейся бесполезности.
Работали в темноте в специальных очках, в них можно было различать силуэты людей в странном бледно-жёлтом свете. За месяцы и годы тяжёлого труда все научились не делать лишних движений, чувствовать дистанцию и быть аккуратными. Поэтому серьёзные травмы случались редко, а ссадин и синяков вообще никто не замечал. Когда корка льда на самом верху пробивалась, и в образовавшуюся дыру начинал попадать солнечный свет, всё звено по снежным ступеням на четвереньках спешно поднималось, чтобы побыстрее вдохнуть морозного свежего воздуха и немного отдохнуть.
Когда кончалось время долгой полярной ночи, волшебные очки ещё и помогали не ослепнуть на поверхности от солнца. В первый раз попав туда и увидев всё в их новом, фиолетовом свете, Чоп ужаснулся той голой безграничности, что предстала его взору. Голова его закружилась, и он упал, почти потеряв сознание от того, что мозг его не в силах был понять и принять увиденное.
Вот и раздался противный пронзительный свист. Это Хок раздувал свои небритые щёки и натужно отправлял воздух изо рта в старый медный, с зелёными пятнами свисток, что торчал в его губах. Чоп вскочил со своей лежанки, стал торопливо шарить в карманах своей драной одёжки в надежде найти какой-нибудь сладкий корешок. Но, увы, он опять вовремя не залатал появившиеся новые дыры, и, значит, содержимое его карманов давно кануло в чужом бездонном желудке, хозяин которого обладает непревзойдённым чутьём на такие вещи.
Из округлого прохода, куда уже нацелился направиться взволнованный юноша, падал приглушённый жёлтый свет. Это Хок ходил по длинному снежному коридору, заглядывал в жилые отсеки, светил своим фонарём и не прекращал пронзительно свистеть. Нет, он не успеет зайти к Чопу, ведь его нора крайняя, а он уже спешит из полутьмы, чтобы подбежать к звеньевому одним из первых. Вот и Хок, огромный сгорбленный, почти касающийся ледяного потолка верзила, с тяжёлым взглядом и заросшим лицом, стоит со своей коптящей колбой и смотрит на спешно приближающегося соню.
‒ Распоясались! ‒ вдруг угрожающе прогремел он, уронив свой свисток на грудь, продолжая тяжело глядеть на подоспевшего подчинённого. Рядом с ним с опущенной головой уже стоял прожора Бот, в желудке которого, по предположению Чопа, вновь бесследно пропали его сладкие корешки.
‒ Я буду каждого отхаживать вот этой рукой, а потом на рудники всех обратно! ‒ орал Хок, потрясывая огромной, словно каменный пласт, правой ладонью. Из снежных нор в небольшие проёмы выскакивали сонные