лся ни на одно мгновение не отпускать, – я вот о чём жалею, – он посмотрел на неё такими грустными глазами, что у Мирры ещё сильнее сжалось сердце, – я жалею о том, что ты у меня такая маленькая была.
– Солнце моё, Меер, что такое ты говоришь? Когда это я была маленькая, посмотри- я почти уже старуха, – Мирра нежно погладила его лысеющую, такую родную, такую дорогую ей голову. Провела по оставшимся над ушами седым, всё ещё вьющимся, как когда-то, волосам, поцеловала в висок…
– Просто, если бы ты была постарше, мне не пришлось бы ждать тебя целых пять долгих лет, мы могли бы прожить эти пять лет вместе, понимаешь. А я ждал, когда же ты вырастешь, Голдочка моя, счастье моё.
Меер Моисеевич закрыл глаза и задышал тяжело и часто.
– Ну что-ты, что – ты, родной мой, не надо так волноваться, а то опять приступ начнётся, мы и так с тобой прожили уже больше сорока лет… А ведь и правда, как будто всё случилось совсем недавно, так быстро жизнь пронеслась… Вот ты теперь просто обязан выздороветь, просто обязан, – Мирра говорить старалась спокойно, но слёзы лились по её морщинистым щекам. Она даже была рада, что Меер лежал с закрытыми глазами и не видел её.
– Нам ведь надо дожить эти пять лет вместе, раз ты считаешь, что я виновата, мне же надо как-то загладить свою вину, – Мирра попыталась даже пошутить, но это ей плохо удавалось.
Меер дышал всё труднее, всё чаще, Мирра послала Ицека за очередной кислородной подушкой, но когда он пришёл, было уже поздно.
У постели умирающего отца по традиции должна быть вся семья и особенно самый старший сын, но так уж вышло, что Меер Моисеевич давно болел и жизнь, как и положено, не могла ни то, что остановиться, но даже и притормозиться.
Вот и всё, совсем всё… Мирра сидела и смотрела в одну точку. Слёз не было, да и плакать по еврейскому обычаю в этом случае просто нельзя. Она медленно зажгла свечу, затем произнесла благословение Богу как «судье праведному» и надорвала в знак горя ворот платья с правой стороны, посмотрела на Ицека вопросительно и он сделал тоже самое только слева, как положено сыну.
К вечеру пришёл старший сын Лёва с женой Анной и двумя своими дочками Викой и Фрумой, самый младший сын Илюша возвратился с занятий… Над покойным, как и положено, произнесли Кадиш.
С наступлением ночи Мирра попросила оставить её одну, сыновья возражали, переживая за мать, но она твёрдо сказала, что сидеть около покойного будет всю ночь сама и никакой смены ей не надо. Никто не осмелился ей противоречить.
«Так человек, пока жив, будет думать, что нет иного мира, хотя, выйдя из него, увидит он грандиозный мир иной во всём его великолепии». Может это и так, и может быть Меер уже увидел этот иной мир во всём его великолепии, но вот она сидит тут пока в этом мире и он рядом, но это уже не он.
Неуловимым светлым облаком её окутали воспоминания, нахлынули гигантской тёплой волной… ночь долгая…
Глава 1
Меер Моисеевич Вишневецкий считался в Одессе самым лучшим портным. У него были самые важные заказчики, он знал своё дело так, что костюм, пошитый им хоть на коленке, мог соперничать с любыми парижскими новомодными изделиями. Одним словом, равных ему среди своих собратьев по игле и ножницам не было. Он любил свою работу и гордился своим непревзойдённым талантом. Правда, всё его искусство сейчас, когда шла вся эта катавасия под жутким, противоестественным названием Гражданская война, похоже всё меньше и меньше нужно было кому-то. Людей совсем перестало интересовать, как и во что они одеты. Их теперь волновало совсем другое: живы ли они сегодня, а самое главное, будут ли они живы завтра…
Сначала Одессу наводнили прибывшие войска Антанты. На улицах стало поспокойнее, опять появились стройные, кокетливые барышни, а с ними и кавалеры, стало быть и костюмы этим кавалерам снова должны были понадобиться. А куда они должны эти кавалеры идти за приличным костюмом? Ну конечно же, к самому Вишневецкому, а к кому же ещё? Но продлилось это затишье не очень долго, и скоро эта самая Антанта села на свои доблестные корабли и уплыла к своим родным берегам. Потом пришли Советы, и бандиты тоже оживились, потом летом 1919 года город заняли белогвардейцы… надолго ли, кто за это может сказать? В общем, Одессу ожидали далеко не лучшие времена. По крайней мере, уж точно будет не до костюмов. А семью, то есть свою ненаглядную душечку Мирру и их семь мальчиков надо-таки чем-то кормить.
Вишневецкие жили в большом каменном доме на Торговой улице недалеко от кино иллюзиона «Карсо», правда, в подвальном помещении, но кухня и две комнаты имели свой отдельный вход. Конечно, Меер Моисеевич мог до войны поселиться и этажом повыше, и в квартире побольше, но что-то его чуткому еврейскому сердцу подсказывало, что делать этого не стоит. Не стоит демонстрировать всем и каждому, что они МОГУТ это себе позволить, тем более что ни он сам, ни его бесценная Мирра не обладали тщеславием и не стремились к какой – либо показухе. Самое главное, что бы все были накормлены и каждую Субботу в доме вкусно пахло курицей, да душистые халы пеклись по праздникам.
Когда Меер Моисеевич вошёл в своё жилище, то прямо с порога его обдало каким-то вонючим и непонятным запахом