которые произносит в пятом акте этот выдающийся деятель[54] философии и Рима, читая «Трактат о бессмертии души» Платона, тогда как на столе пред ним лежит обнаженный меч, уже давно переведены на французский. Мы должны привести их здесь.
О да, Платон, ты прав, душа не знает тленья!
Ей внятны Господа заветы и веленья:
Не потому ль она, предчувствием полна,
От благ мирских бежит и гибель ей страшна?
Века бескрайние, меня вы унесете!
Я цепи разобью и чувств моих и плоти,
И сброшу тяжкий груз всех суетных тревог,
И грозной вечности переступлю порог.
О милосердная и роковая вечность!
Сиянье и туман, провала бесконечность!
Откуда я пришел? Куда сейчас иду?
В краях заоблачных что я в тот миг найду,
Когда порвется связь со всей тщетой гнетущей?
Где будет этот дух, себя не познающий?
Каков он, мир иной, без граней и времен?
Но если есть Господь, возрадуйся, Катон!
Сомненья прочь, Он есть, и я – Его творенье.
В душе у праведных Его напечатленье,
А грешный не уйдет от страшного суда.
Но где свершится он, сей страшный суд? Когда?
Здесь целомудрие растоптано пороком.
Добро в плену у зла и слезы льет потоком,
Удача правит всем, и только жалкий тать,
Подобный Цезарю, здесь может процветать.
Так поспешим бежать на волю из темницы!
О Истина, ты мне сверкнешь, как луч денницы.
Тут, на земле, мы спим, и ты нам не видна:
Жизнь – сон, и только смерть – восстание от сна.
Пьеса имела большой и вполне заслуженный успех, в ней были прекрасные подробности, этим успехом она была обязана недвусмысленным намекам на недавно происходившие в Англии политические беспорядки, разбросанным во многих местах трагедии. Однако обстоятельства, с которыми были связаны эти намеки, канули в прошлое, и хотя стихи «Катона» красивы, а поучения благородны и справедливы, пьеса в целом холодна, так что сейчас мы ощущаем лишь ее холодность. Нет ничего прекраснее, чем вторая песнь Вергилия, но прочтите ее со сцены – она покажется скучной: сцене необходимы страсти, живой диалог, действие. Поэтому вскоре все вернулись к грубым, но привлекательным неправильностям Шекспира.
О хорошей французской трагедии
Я оставляю в стороне все посредственное; несметное множество наших слабых трагедий ужасает, ими можно заполнить сотню томов – это огромный склад скуки.
Хороших пьес или хотя бы таких, которые, не будучи полностью хорошими, содержат отличные сцены, насчитывается не более двадцати, зато смею утверждать, что это малое число замечательных произведений стоит выше всего, что было когда-либо создано в этом жанре, не исключая Софокла и Еврипида.
Свести в одно место героев древности, заставить их изъясняться французским стихом и говорить то, что им приличествует, заставить их входить и выходить, когда