ора жаждущих получить пиво без всякой очереди.
– Э, мужики! Ну встаньте вы в очередь. Неужели трудно? Все же стоим, – миролюбиво сказал Арон.
Трое здоровенных молодых парней рассмеялись. Один вздохнул:
– Господи… До каких же пор жиды будут в России порядки устанавливать?! Ой, Гитлера нет на вас, сучье племя!..
Арон хозяйственно спрятал подлещика в карман рабочих штанов и ударом в челюсть отправил поклонника гитлеризма в глубокий нокаут.
Двое других бросились на Арона. Но он с ходу воткнул свой огромный кулак в живот одному, а другого просто насадил физиономией на собственное колено.
И тогда в пивной началась генеральная драка…
У здания районного суда стоял арестантский автофургон.
На другой стороне узенькой улочки – старый, битый «москвич». Около него топталась пышнотелая Ривка – сестра Арона.
Неподалеку от фургона мельтешилась маленькая, ярко накрашенная женщина, не отрываясь смотрела на двери суда.
Милиционеры вывели Арона Рабиновича с подбитым глазом. За ним – худенького блондинчика лет сорока.
– Арончик! – метнулась через улочку Ривка.
– Машину береги. Не гоняй как идиотка, – сказал ей Арон.
– Васечка!.. – крикнула маленькая накрашенная женщина.
– Прощай, Клавочка… – потерянно проговорил блондин.
– Па-а-апрррошу! – зычно пропел старший конвоя.
Арон и блондинчик влезли в фургон. Туда же сели два милиционера. Двери захлопнулись, и «воронок» покатил.
В полусумраке фургона Арон спросил своего соседа:
– Жена провожала?
– Сестра. Клава.
– И меня сестра. Ривка… Тебе сколько дали?
– Два года. С лишением права работать в сфере торговли. А вам?
– Тоже два. По двести шестой. Драка.
– Иванов Василий, – представился блондин.
– Арон Рабинович. Есть возражения?
– Что вы?! У меня лучшие друзья…
– Разговорчики! – рявкнул конвойный.
И пошла лагерная жизнь Иванова и Рабиновича: утренние и вечерние поверки, работы в каменном карьере, на лесоповале, шмоны-обыски, хождение строем, двухъярусные нары в бараке, вышки с часовыми вокруг зоны…
Зима… Лето… Снова зима. Снова лето…
И во все времена года, в каждый час лагерных суток – Иванов рядом с Рабиновичем. Ну и, конечно, Рабинович всю дорогу – рядом с Ивановым.
Пролетели семьсот тридцать деньков и ночек, и вышли они в один и тот же последний день на свободу. Как говорят в зоне, «на волю»…
Как выходят на свободу…
В специальном помещении с лозунгом «На свободу с чистой совестью!» специальный офицер говорил специальные слова:
– Надеюсь, что пребывание в нашей колонии не прошло для вас даром и вы станете снова полезными членами нашего общества. – Офицер заглянул в документы, освежил в памяти имена Иванова и Рабиновича и добавил: – Так, Василий Петрович и Арон Моисеевич?
– Так точно, гражданин начальник! – хором ответили Арон и Вася.
– Теперь я для вас не гражданин начальник, а товарищ.
– Ну да? – удивился Арон.
– Конечно! Конечно, товарищ! – быстро согласился Иванов.
– Теперь, Арон Моисеевич и Василий Петрович, для вас весь мир – друзья и товарищи! – улыбнулся офицер.
Разъехались многотонные лагерные ворота с намертво приваренными проржавевшими буквами «СЛАВА КПСС!», и Рабинович с Ивановым оказались на свободе.
И тут же были встречены воплями Клавки и Ривки, вылетевших из стоявшего рядом старенького «москвича».
– Сестреночка!.. – нежно всхлипнул Василий. – Клавочка…
Ривка рванулась к Арону. Но тот остановил ее, обошел старый, расхлябанный «москвич», оглядел его со всех сторон и только потом ласково похлопал Ривку по обширному заду в кургузой юбке:
– Совсем изблядовалась?
– Ой, Арончик… Ну, что ты такое говоришь? Люди же…
– Вовремя мамочка откинула копытца. Она бы твоего вида не перенесла. – И Арон, наконец, поцеловал Ривку.
– Ну правильно! Она была бы в восторге, что тебя в тюрьму посадили на два года, шлемазл! Садись за руль. Твои права в бардачке. А то у меня уже месяца три как доверенность кончилась. Клавочка! Так мы едем к вам или вы к нам?
– Без разницы! – весело крикнула Клавка.
Поздней ночью на маленькой кухне стандартной двухкомнатной квартиры, после загульного вечера, сильно хмельные Клавка и Вася на правах гостеприимных хозяев мыли посуду.
– Я три года был за ним, как за каменной стеной… – говорил Вася. – Ко мне ни один уголовник приблизиться не мог – в таком он был авторитете… Он мне как брат родной теперь!..
– Жаль, –